«На лучшей собственной звезде». Вася Ситников, Эдик Лимонов, Немухин, Пуся и другие - [50]
При расчетах с покупателем каждая снежинка оценивалась в рубль, соответственно стоимость картины оказывалась пропорциональной количеству снежинок.
– На остальное, что там намалевано, мне наплевать, – объяснял Ситников покупателю, – я деньги только за снежинки беру, в них вся работа.
Поскольку рассматривать отдельные детали на такой картине приходилось медленно, с напряжением, то постепенно во всей этой жизнерадостной зыбкости начинало улавливаться и нечто трагическое, щемящее сердце. Появлялось ощущение потерянности, как у одинокой, затерявшейся в пестроликой толпе души, которая, тщетно взыскуя Бога, пытается найти самою себя на крикливой ярмарке жизни. Дни проходят, жизнь расточается, и ты как рыба в мелководье.
«Оснеживание» было для Ситникова и коммерческим приемом и прямым подтверждением его профессиональной самодостаточности, когда он действительно чувствовал себя абсолютно самоутвержденным «профессионалом», «профессором – всех… профессоров!»
Со временем он разработал своего рода «теорию оснежевания» и всячески ее проповедовал.
«Какую бы плохую картину ты не сделал, ее следует покрывать в три слоя снежинками, как струями, чем хаотичнее, тем лучше – струи снега падают наперекрест.
Пустоты не менее красивы, чем сгущения!!!
Снежинки надо делать по законченной картине пастозно, масляными белилами, и не кисточкой, а иголкой. Сперва по всей картине раскидать крупные снежинки. Обязательно по просохшей картине и просвечивающими насквозь, т. е. прозрачными.
Небо надо бы сделать темно-темно-сизым, для того, чтобы на его-то фоне снежиночки-милашечки очень… сияли бы в особенности!
В сильный снегопад, на фоне освещенного куска пространства, вокруг светящегося фонаря – чем ближе к светящейся точке, тем снежинки будут темнее, а за светящейся точкой фонаря снежинки будут максимально белыми, и по мере удаления они будут сереть и сереть на каком-то довольно большом пространстве.
А вот на фоне светящихся окон снежинки надо делать черной краской.
Снежинки никогда не бывают одинаковыми, как отпечатки пальцев у человека.
Надо срисовывать, откуда только возможно, самые красивые и самые наиразнообразнейшие снежинки. А если иссякнет фантазия, нужно сходить в библиотеку Политехнического музея, там можно найти в периодике книгу с фотографиями всех возможных типов снежинок и их срисовать. Белыми на темной бумаге.
Снежинок надо на прекрасно выполненной картине нагромоздить возможно поболее, но пуще всего следует при том хранить прозрачность выполненной картины.
Так «съедается снегопадом» все жесткое, все надоедливо чертежно-ясное и конкретное».
(Из письма В.Я. Ситникова)
Работа по выписыванию снежинок была кропотливой и трудоемкой, поэтому в лучших традициях средневекового искусства поручал Ситников ее наиболее талантливым своим ученикам, – уже подучившимся, ухватившим азы мастерства, – которые и корпели у него часами, «оснеживая» многочисленные варианты заготовленных им впрок «Монастырей».
Наблюдать этот процесс было захватывающе интересно, и порой я специально забегал к Ситникову, иногда по несколько раз в неделю, чтобы отследить динамику нарастания снежного покрова, неизменно удивляясь той мистической многоликости состояний, которую всякий раз являл собой холст по мере его оснежевания.
Впоследствии, разузнав, что я художественную школу окончил, предложил он и мне попробовать себя в «оснежевателях». Но я не согласился, так как выписывание снежинок казалось мне занятием невыносимо скучным. Ситников воспринял мой отказ с пониманием, сказав:
– Вы человек пылкий, и, если определитесь как художник, наверное, экспрессивную живопись делать будете. Тяп-ляп и готово.
При первом знакомстве подсунул мне Ситников большую «книгу отзывов», наподобие тех, что в выставочных залах лежат, и попросил впечатления свои описать. Господи, как же я мучился, пытаясь хоть какие-то связанные слова из себя выдавить! Сам же хозяин стоял у меня за спиной и, буквально дыша мне в затылок, следил за тем, чтобы я не читал чужих отзывов, а свое оригинальное писал.
Со временем, когда он попривык ко мне, я не раз у него эти книги просматривал. Все что душе угодно можно было найти в них: автографы поэтов – Холина, Сапгира, Евтушенко, Искандера, Вознесенского, Лимонова, Севы Некрасова, художников всяких замечания, а то и наброски… И еще неожиданные по своей искренности откровения никому не известных, далеких от искусства людей, которых по лукавой прихоти судьбы заносило в Васину мастерскую. Ибо открыт и вседоступен был дом его, а от одиночества, тоски, скуки или же любопытства куда только человек не попрется.
Порой он уже начинал жаловаться – полушутя, полувсерьез:
– Это что же такое получается? Все, кому не лень, ко мне прут. И благо, если бы чего путное с собой приносили: новости или же идеи какие, или воблы – на худой конец. Так нет же, глаза нальют и здравствуйте вам, Василий Яковлевич.
Третьего дня дружок ваш, который якобы из князей будет, приплыл. Пришел незвано негаданно и сидит сиднем. Зачем, для чего? – непонятно. Я ему: «О чем это вы, Костя, задумались так глубоко?» А он, знаете ли, весь трясется – такой мелкой дрожью и улыбается – криво так. И вдруг спрашивает невпопад, словно это он беседу завел: «Как вы думаете, Василий Яковлевич, что значит двойной родственник?» Я это как подковырку воспринял. Знаете, такие шуточки гнусные есть: чего не ответишь, все равно – дурак. А поскольку я себя за дурака не держу, то прямо его и обрезал: «Если вы, Костя, к беседе не расположены, то лучше в следующий раз заходите, милости прошу. Картин сейчас новых у меня нет, и когда их писать-то? – все гости да гости, а гостей, известное дело, развлекать надо. Так что всего вам доброго и до следующего раза».
Вниманию читателя предлагается первое подробное жизнеописание Марка Алданова – самого популярного писателя русского Зарубежья, видного общественно-политического деятеля эмиграции «первой волны». Беллетристика Алданова – вершина русского историософского романа ХХ века, а его жизнь – редкий пример духовного благородства, принципиальности и свободомыслия. Книга написана на основании большого числа документальных источников, в том числе ранее неизвестных архивных материалов. Помимо сведений, касающихся непосредственно биографии Алданова, в ней обсуждаются основные мировоззренческие представления Алданова-мыслителя, приводятся систематизированные сведения о рецепции образа писателя его современниками.
Марк Уральский — автор большого числа научно-публицистических работ и документальной прозы. Его новая книга посвящена истории жизни и литературно-общественной деятельности Ильи Марковича Троцкого (1879, Ромны — 1969, Нью-Йорк) — журналиста-«русскословца», затем эмигранта, активного деятеля ОРТ, чья личность в силу «политической неблагозвучности» фамилии долгое время оставалась в тени забвения. Между тем он является инициатором кампании за присуждение Ивану Бунину Нобелевской премии по литературе, автором многочисленных статей, представляющих сегодня ценнейшее собрание документов по истории Серебряного века и русской эмиграции «первой волны».
Настоящая книга писателя-документалиста Марка Уральского является завершающей в ряду его публикаций, касающихся личных и деловых связей русских писателей-классиков середины XIX – начала XX в. с евреями. На основе большого корпуса документальных и научных материалов дан всесторонний анализ позиции, которую Иван Сергеевич Тургенев занимал в национальном вопросе, получившем особую актуальность в Европе, начиная с первой трети XIX в. и, в частности, в еврейской проблематике. И. С. Тургенев, как никто другой из знаменитых писателей его времени, имел обширные личные контакты с российскими и западноевропейскими эмансипированными евреями из числа литераторов, издателей, музыкантов и художников.
Книга посвящена истории взаимоотношений Ивана Бунина с русско-еврейскими интеллектуалами. Эта тема до настоящего времени оставалась вне поле зрения буниноведов. Между тем круг общения Бунина, как ни у кого другого из русских писателей-эмигрантов, был насыщен евреями – друзьями, близкими знакомыми, помощниками и покровителями. Во время войны Бунин укрывал в своем доме спасавшихся от нацистского террора евреев. Все эти обстоятельства представляются интересными не только сами по себе – как все необычное, выходящее из ряда вон в биографиях выдающихся личностей, но и в широком культурно-историческом контексте русско-еврейских отношений.
Книга посвящена раскрытию затененных страниц жизни Максима Горького, связанных с его деятельностью как декларативного русского филосемита: борьба с антисемитизмом, популяризация еврейского культурного наследия, другие аспекты проеврейской активности писателя, по сей день остающиеся terra incognita научного горьковедения. Приводятся редкие документальные материалы, иллюстрирующие дружеские отношения Горького с Шолом-Алейхемом, Х. Н. Бяликом, Шолом Ашем, В. Жаботинским, П. Рутенбергом и др., — интересные не только для создания полноценной политической биографии великого писателя, но и в широком контексте истории русско-еврейских отношений в ХХ в.
Биография Марка Алданова - одного из самых видных и, несомненно, самого популярного писателя русского эмиграции первой волны - до сих пор не написана. Особенно мало сведений имеется о его доэмигрантском периоде жизни. Даже в серьезной литературоведческой статье «Марк Алданов: оценка и память» Андрея Гершун-Колина, с которым Алданов был лично знаком, о происхождении писателя и его жизни в России сказано буквально несколько слов. Не прояснены детали дореволюционной жизни Марка Алданова и в работах, написанных другими историками литературы, в том числе Андрея Чернышева, открывшего российскому читателю имя Марка Алданова, подготовившего и издавшего в Москве собрания сочинений писателя. Из всего, что сообщается алдановедами, явствует только одно: писатель родился в Российской империи и здесь же прошла его молодость, пора физического и духовного созревания.
Документальная повесть о пребывании поэта Александра Яшина в качестве политработника на Волжской военной флотилии летом и осенью 1942 г. во время Сталинградской битвы.
Командующий американским экспедиционным корпусом в Сибири во время Гражданской войны в России генерал Уильям Грейвс в своих воспоминаниях описывает обстоятельства и причины, которые заставили президента Соединенных Штатов Вильсона присоединиться к решению стран Антанты об интервенции, а также причины, которые, по его мнению, привели к ее провалу. В книге приводится множество примеров действий Англии, Франции и Японии, доказывающих, что реальные поступки этих держав су щественно расходились с заявленными целями, а также примеры, раскрывающие роль Госдепартамента и Красного Креста США во время пребывания американских войск в Сибири.
Ларри Кинг, ведущий ток-шоу на канале CNN, за свою жизнь взял более 40 000 интервью. Гостями его шоу были самые известные люди планеты: президенты и конгрессмены, дипломаты и военные, спортсмены, актеры и религиозные деятели. И впервые он подробно рассказывает о своей удивительной жизни: о том, как Ларри Зайгер из Бруклина, сын еврейских эмигрантов, стал Ларри Кингом, «королем репортажа»; о людях, с которыми встречался в эфире; о событиях, которые изменили мир. Для широкого круга читателей.
Борис Савинков — российский политический деятель, революционер, террорист, один из руководителей «Боевой организации» партии эсеров. Участник Белого движения, писатель. В результате разработанной ОГПУ уникальной операции «Синдикат-2» был завлечен на территорию СССР и арестован. Настоящее издание содержит материалы уголовного дела по обвинению Б. Савинкова в совершении целого ряда тяжких преступлений против Советской власти. На суде Б. Савинков признал свою вину и поражение в борьбе против существующего строя.
18+. В некоторых эссе цикла — есть обсценная лексика.«Когда я — Андрей Ангелов, — учился в 6 «Б» классе, то к нам в школу пришла Лошадь» (с).
У меня ведь нет иллюзий, что мои слова и мой пройденный путь вдохновят кого-то. И всё же мне хочется рассказать о том, что было… Что не сбылось, то стало самостоятельной историей, напитанной фантазиями, желаниями, ожиданиями. Иногда такие истории важнее случившегося, ведь то, что случилось, уже никогда не изменится, а несбывшееся останется навсегда живым организмом в нематериальном мире. Несбывшееся живёт и в памяти, и в мечтах, и в каких-то иных сферах, коим нет определения.