«На лучшей собственной звезде». Вася Ситников, Эдик Лимонов, Немухин, Пуся и другие - [112]

(Из письма В.Я. Ситникова.)

Глава 14. «Моя» выставка (1)

Гениальная Васина идея насчет выставки, высказанная им вроде бы в шутку, для куражу, крепко запала мне в душу, однако обстоятельства разного рода – с точки зрения марксистско-ленинской философии объективные условия — должны были еще сложиться должным образом, чтобы идея эта смогла вызреть и реализоваться.

Я работал тогда лаборантом в Институте гигиены труда, и там вдруг избрали меня в комитет комсомола.

Дело было так: на очередном перевыборном собрании мы с ребятами затеяли в тычки играть. Я было потянулся рукой, чтобы впереди сидящую девицу пальцем легонько в спину ткнуть, как тут меня спрашивают: «У тебя предложение есть? Давай, выкладывай его комсомольскому собранию, раз руку поднял. Говори, как, по-твоему, нам надо действовать и что делать, чтобы подтянуть культурно-массовую работу?»

Тут я возьми, да и брякни от растерянности: «Предлагаю организовать в нашем институте выставку художников-новаторов».

В президиуме собрания все очень оживились. Предложение мое сразу понравилось. Все про какие-то выставки краем уха слышали, хотя искусством, естественно, и не интересовались. А на меня словно озарение снизошло – вызрела, значит, Васина идея, вынырнула из глубины души.

– Новое искусство? – говорю, – это необыкновенно прогрессивно и не менее интересно. Посмотрите, во всех институтах что-нибудь да устраивают. Народ валом валит. Получается очень даже идейно: искусство принадлежит народу, а мы, научная интеллигенция, его пропагандируем и доносим до широких масс.

Последнее еще больше комсомольскому активу понравилось, и поскольку других предложений не поступило, то меня, как человека инициативного и идеологически подкованного, единогласно избрали руководить культсектором.

После собрания с секретарем комитета комсомола Ниной Криворучко пошли мы в партком. Партком института возглавлял маститый ученый в области гигиены труда тов. Пушкин – мужчина громадного роста, в очках, вечно под хмельком, известный трудящимся женского пола на многочисленных заводах и комбинатах, находящихся под неусыпным медицинским контролем нашего института, как большой специалист в области контактных методов обследования.

Жена Пушкина, Наталия Николаевна, тоже работала в нашем институте крупным ученым и тоже была членом парткома. Как язвили злые языки в курилке, поставлена была она туда по велению райкома партии специально, чтобы беспорядочные исследования ее муженька не вылились в социально-гигиеническую проблему всесоюзного масштаба. По этой причине Пушкин стал меньше ездить в командировки и больше торчать в парткоме, отчего смертельно скучал и вечно выглядел утомленным партийной работой.

Нина Криворучко, обладавшая здоровенной задницей и весьма крутым бюстом, представила все эти свои достоинства тов. Пушкину вкупе с Васиной идеей и моей персоной, как «интересное предложение нашего нового руководителя культсектором».

Пушкину явно импонировали формы Криворучко, а также ее оригинальная манера как бы незаметно, но регулярно поправлять свои туго запечатанные груди. Он сразу же повеселел, заиграл широченной казацкой улыбкой, вспомнил, что у него с аспиранткой Криворучко намечена совместная поездка в город Березняки, и еще более повеселел, заметив, что тов. Криворучко при этом многообещающе покраснела и подкорректировала расположение своего бюста.

– Очень нужная и своевременная идея! Полностью вас поддерживаю. Выставку нужно расположить в нашем институтском музее. Там со светом все в порядке, а стены можно затянуть какой-нибудь плотной материей. Сейчас свяжемся с профкомом, попросим у них деньжат. Они не откажут.

Профком, конечно же, не отказал и я, купив ткань, обтянул ею стены музея, где были размещены плакаты и фотографии, иллюстрирующие успехи отечественной гигиенической науки.

Потом начался самый сложный этап – определение участников выставки, которая с самого начала понималась как ретроспективная.

Ситников выдвинул идею, тов. Пушкин наметил программу ее реализации, а Гуков предложил первого участника. И им оказался художник Козлов. Я был знаком с симпатичным художником Алексеем Козловым, который писал всякие там ложки да плошки в несколько наивном псевдорусском стиле, и потому охотно согласился. Договорились, что Гуков приведет его к нам в институт, чтобы он огляделся, уяснил для себя какие условия у нас имеются.

– Пусть лучше сначала сам придет, а то ведь он, черт, привередливый! – в сердцах добавил Гуков.

Художник Козлов оказался совершенно мне незнакомым низкорослым тщедушным человеком по имени Борис. Лохматые, как бы насупленные брови придавали его сухощавому лицу суровый вид. Прибыл он в институт с большим понтом, в сопровождении целой свиты, состоявшей из таких же, как и он сам, хмурых, озабоченного вида бородатых особей, притом еще до неприличия молчаливых. Гукова с ними почему-то не было, кажется, заболел.

Недоверчиво осмотрев помещение, Козлов вытащил из сумки картину и прикрепил ее к стене. На картине была изображена некая изможденная личность, пытливо всматривающаяся во что-то из окружающей ее мглы.