На луче света - [15]

Бимиш, глядя на меня поверх своих крошечных очков, пошутил, что мы должны дать проту офис и отправлять всех пациентов к нему. Рон Меннингер (никакого отношения к знаменитой клинике) заметил, уже менее шутливо, что мне следует отложить лечение Роберта, пока прот не сделает всё, что сможет для других пациентов — мысль, над которой я так упорно ломал голову.

Виллерс напомнил нам, чтобы в течение следующего месяца или около того мы ожидали трёх уважаемых гостей, в том числе председателя нашего совета директоров, одного из состоятельнейших людей в Америке. Клаус не стал тратить слова на подчёркивание важности этого визита, предполагая, что мы покажем себя с наилучшей стороны в тот день, дабы усилить, упавшее ниже всяких ожиданий, финансирование нового крыла.

Когда мы разобрались ещё с несколькими вопросами, он объявил, что крупный телеканал предложил больнице здоровую сумму за эксклюзивное появление прота на одном из своих ток-шоу. Изумлённый этой смехотворной перспективой, я спросил, как они могли узнать, что он вернулся. Кто-то отметил, что эту тему уже подхватили в СМИ, включая одну национальную новостную программу. Я задался вопросом, не имеет ли Клаус к этому какое-либо отношение.

Дискуссия завершилась безрезультатно. Некоторые, как и я, думали, что будет нелепо позволить одному из наших пациентов давать интервью на телевидении. Другие, отметив, что прот один такой на весь мир и, что он, несомненно, будет в состоянии самостоятельно постоять за себя перед любым интервьюером, думали иначе. Безусловно, мы могли использовать эти деньги, но я думал, что мы только лишний раз нарвёмся на приключения на свои головы. Я отметил, что в нашей больнице было немало странных и интересных случаев, почему бы не снять сериал, основанный на каждой из этих историй? Виллерс, пропустив мою иронию мимо ушей, кажется, воспринял эту идею с большим энтузиазмом. Я прямо-таки мог видеть значки долларов в его глазах, сияющие словно падающие звёзды, пока он размышлял о потенциальной неожиданной удаче.

Вирджиния поймала меня после встречи. Она хотела знать, не желает ли прот запланировать встречу с парочкой других её пациентов. Она не шутила — Голдфарб никогда не шутит. Я заверил её, что обсужу с ним этот вопрос.

Если я съедаю на обед больше, чем творог и крекеры, мне сложно оставаться в сознании оставшуюся часть дня. Я с завистью наблюдал за тем как Виллерс уплетает огромную тарелку жареной говядины, различные виды овощей, булочки с маслом и пирог. Он сказал, что этого мало, проглотив свою еду и оставив пятна из точек соуса и корки пирога на своей козлиной бородке. Смотря ему вслед, я подумал: я многого не знаю об этом человеке, который держит свою личную жизнь при себе, но эти опущенные плечи я узнаю где угодно.

Клаус Виллерс парадоксален в высшей степени. Он иллюстрирует, как я полагаю, типичный образ психиатра — с характером холодным, решительным, аналитическим. Кажется, что ничто его не беспокоит. Я никогда не видел ни малейшего намёка на шок или удовольствие на его обветренном лице, изредка выражавшем хоть какую-то крошечную эмоцию. Однако, при всей грубости своего характера и откровенных мнений, он может быть мягким, как устрица внутри.

Возможно, лучшим тому примером будет дело бывшего пациента, которому Клаус был бессилен помочь (не такая уж редкая ситуация для МПИ). Человек с безнадёжным маниакально-депрессивным психозом из бедной семьи, так полюбил своего врача, по причинам одному ему ведомым, что вырезал несколько красивых маленьких птичек для Клауса и его жены. Когда тот человек умер, наш «бессердечный» директор, едва нашедший времени или желания поблагодарить мужчину за его подарки, заплатил за его погребение из собственного кармана, установив огромную мемориальную доску «Человек-птица из МПИ». Никто не знает, почему он это сделал, но я склонен верить, что он просто жалел многострадального пациента, для которого ничего не мог сделать.

Клаус эмигрировал со своей семьёй в Америку из Австрии более пятнадцати лет назад. Рождённый в 1930-м, он рос в годы, предшествовавшие второй мировой войне. Осведомлённость о зверствах, происходивших вокруг него, возможно, послужили фактором в его решении стать доктором, но это лишь чистое предположение с моей стороны. Я даже не знаю, как он встретил свою будущую жену Эмму.

При всей своей интеллигентности, он по-прежнему сохранил свой сильный немецкий акцент и, невероятно, но его жена вообще почти не говорит по-английски. Она крайне замкнута и практически никогда не оставляет их укромный дом на Лонг-Айленде, присматривая за своим садом и занимаясь домашними делами, своими и своего мужа. Они редко посещают мероприятия вне стен своего дома или, даже после того, как он стал директором в 1990-м году, приглашают кого-либо в свой прекрасный дом (я бывал там лишь однажды, несколько лет назад). Очевидно, они не видят необходимости в социальных контактах, находя всё, в чём они нуждаются друг в друге. Насколько мне известно, детей у них нет.

Единственное их увлечение — походы. Они прошли Тропу Аппалачи множество раз, один или два раза с бывшим верховным судьёй Уильямом О. Дугласом, у которого тоже, видимо, было немного друзей. В результате, Клаусу известен каждый вид птиц в восточной части Северной Америки по виду или звуку и, как правило, он каждый день проводит часть своего обеденного перерыва на лужайке, слушая и наблюдая. Он как-то упомянул, что его жена занимается тем же ровно в то же время, так что, в некотором смысле, они наслаждаются совместным опытом, даже когда они находятся в милях друг от друга.