На лобном месте. Литература нравственного сопротивления, 1946-1986 - [161]

И т. д. и т. п. и пр. в том же духе.

Вероятно все же, что прав не Андрей Амальрик, а Орвелл, который в своей провидческой книге «1984», описывая победивший социализм в Англии, предугадал основные элементы духовного перерождения. В СССР они уже наступили. К примеру, существование двух партий в одной партии, внутренней — всевластной и внешней — безгласной; контроль властителя над мыслями и жестокое преследование инакомыслия. Постоянная слежка за каждым при помощи телекрина и пр.

Именно Орвеллом навеян этот мрачный юмор самиздата. Орвеллом и — доподлинным знанием советской действительности, во многом, и правда, орвелловской.

Во второй книге Андрея Амальрика собраны письма, посланные им в различные инстанции. Из них, на мой взгляд, наиболее интересно его открытое письмо Анатолию Кузнецову, в котором он пишет о свободе внутренней и внешней.

Кроме этих документов, важным было письмо, которое называется «Иностранные корреспонденты в Москве». В этом письме Андрей Амальрик сообщил миру о том, что в Москве знали почти все инакомыслящие, которые пытались хоть раз установить связи с иностранной прессой. Лишь незначительная часть иностранных корреспондентов решается вступить в контакт с инакомыслящими.

Андрей Амальрик — поистине дитя самиздата. Жизненный опыт он выстрадал, что называется, своими боками, а писал о нем уже в русле установившейся традиции самиздата; традиции Паустовского — Бека — Шаламова-Евгении Гинзбург, наконец, Александра Солженицына, рукописи которого к 1969 году гуляли по Москве и другим крупным городам.

Новое поколение шагнуло в самиздат, как в родную стихию. Порой по-юношески демонстрируя свою свободу, оно, как Андрей Амальрик, отдавало на Запад свои рукописи открыто, безбоязненно. Оно само помогало, в этом случае, палачам скрутить ему руки. Однако, с другой стороны, подавало пример гражданского неповиновения, как воздух необходимый замордованной России.

10. «Осторожно, капканы!»

I. Полицейская литература

Пожалуй, ничто так не обеспокоило режим, как прозрение и мужество молодежи. Все было испробовано: исключение из институтов, ссылка в Сибирь, мордовские лагеря.

А результат — почти нулевой! Власти были на грани паники: если уже первые секретари нацкомпартий, люди осторожные, возглашают с трибун партийных съездов о том, что произошла «…ценностная переориентация убеждений у части населения, особенно у молодежи», то дело скверное.

Осознав, что большинства им не запугать (хотя мысль эта, как увидим, не отставлена), власти торопливо ставят на пути духовного созревания молодых новые капканы.

Заработала полицейская литература, которой хотели бы подменить подлинную…

Думается, мы не имеем права оставить без внимания эти книги, выходившие в СССР миллионными тиражами. Они важны для нас и сами по себе — для исследования общих литературно-нравственных процессов. Они тем более необходимы, если осветят и самые темные закоулки государственной шигалевщины, предсказанной Достоевским.

В начале послевоенного литературно-полицейского потока стоят два романа, встреченные сдержанными, но подозрительно долгими рукоплесканиями прессы. Так аплодировали в сталинское время — каждый боялся оборвать рукоплескание первым.

Авторы их в какой-то мере читателю известны. Это Василий Ардаматский и Лев Никулин, из так называемого «этапа следователей в литературу…»

Они были разными. Василий Ардаматский — веселый демагог, анекдотчик, любитель пропустить рюмку-другую в своем писательском кругу… «Душа-человек». Я был свидетелем, скажем, такого его балагурства за столиком ресторана в Клубе писателей. Рядом с ним сидел Павел Антокольский, старый и известный поэт. У старика было измученное лицо, синие круги под глазами. Он поднял налитую рюмку, вздохнул:

— Напрасно ты, Василий, написал донос на М. М., быть может, остался б в живых, если бы не ты…

Ардаматский деловито плеснул остатки коньяка в рюмки, ответил с незлой усмешкой:

— Сразу видно, что ты не христианин. Злопамятен. — Поднял рюмку: — За мир и дружбу!..

Литераторы выпили и… продолжали говорить о том же, о душегубстве, но таким тоном, словно о чем-то незначительном.

К Ардаматскому прилипла неумирающая кличка: Пиня Ардаматский. В 1949 году он, тертый калач, бывший чекист, сторонился космополитической кампании, как сторонятся пожара. Лишь в конце зимы 1953 года, за считанные дни до смерти Сталина, он выступил в журнале «Крокодил» с черносотенным фельетоном «Пиня из Жмеринки». Пресса уже отгрохотала. Ждали высылки евреев… Запоздалый «Пиня» прозвучал, как залп на погосте. Многое было забыто, а это запомнили. Стоило Ардаматскому показаться в дверях московского Дома актера или Дома кино, как кто-либо непременно портил ему аппетит: — А вот и сам Пиня Ардаматский!

Василий Ардаматский тут же скрывался.

…К началу юбилиады был приурочен выход в свет его романа «Возмездие». Затем Ардаматский издавался уже такими тиражами, что библиотекари стали отмерять его на метры, как ранее Бабаевского или Шолохова.

На первой странице книги декларируется ее подлинность. Приведем этот любопытный документ. «Из Протокола Президиума Центрального Исполнительного Комитета СССР. От 5 сентября 1924 года.