На литературных перекрестках - [10]

Я взял все три главы, внимательно перечитал их, но так и не понял, почему вторая никуда не годна.

На другой день я получил от Мухтара письмо:

«13 января 1957 г.

Дорогой Николай Иванович!

Что нужно сделать, по-моему, по второй главе в особенности, я высказал Вам по телефону, частично это же я отношу и к первой главе. Говорю частично потому, что в первой главе мой текст передан лучше и сокращений там меньше. Теперь я прошу Вас восполнить сокращенное по первой главе и поосновательнее переработать перевод второй главы. Всего больше я хочу подчеркнуть о необходимости, максимальной желательности — более  э м о ц и о н а л ь н о й  о к р а ш е н н о с т и  текста перевода. Язык, понятно, бытовой, только как серая ремарка происходящего — это самое чуждое для меня. Я ведь и статьи стараюсь писать лирически (пусть это условно), эмоционально оттененными. Психологические характеристики, грусть, печаль Абая, его взволнованность, именно его эмоциональная природа бесконечно дороги для книги. Взволнованный в жизни, он создает взволнованные строки — в этом вся суть психологии творчества — мы пишем о поэте. Потому-то и важны и  э м о ц и о н а л ь н о с т ь  и  к р а с о ч н о с т ь  языка, стиля.

А пропущенное и вольно переданное Вами во второй главе прошу восстановить новой переработкой. Ведь первая глава, помимо недопустимых сокращений, в о  м н о г и х  с л у ч а я х — х о р о ш а  в  п е р е в о д е. Ваш перевод в целом будет тот, какой нужен и желателен мне. Верю, и это не только мое убеждение, у  В а с  п о л у ч и т с я, к а к  н а д о, только потрудитесь еще немного над второй главой, и дальше наладится, как надо.

Признаю, Вы правы, была и моя вина по первой главе (подстрочник для нее сделал сам Мухтар. — Н. А.). Но ее сокращения и качества ее были не такие, как во второй главе. А это была глава интересной, насыщенной по состояниям людей, однако получилась обедненной, благодаря изъятиям, купюрам и вольным передачам и, главное, благодаря сухости, малой окрашенности языка передачи.

Первую главу мои читатели — близкие хвалят, это проверка на постороннем восприятии. Они же второй не очень довольны, но это между прочим.

С сердечным приветом Ваш Мухтар».

IV

Я сидел над второй главой романа довольно долго. Работа подвигалась медленно. Ауэзов не торопил меня по телефону. В это время казахский театр драмы готовил «Енлик — Кебек». Мухтар Омарханович сделал пятый вариант пьесы, которому придавал большое значение. Но при встречах интересовался, как идет перевод «Абая», и всегда просил:

— Ради бога, не переводите мой текст короткими предложениями. Это особенно бросалось в глаза в первой главе. Я вообще не люблю «рубленых фраз».

— Кажется, Анатоль Франс говорил: «Самая красивая фраза — короткая», — вспоминал я.

— Вам нравится Анатоль Франс, мне — Бальзак. Фраза должна быть объемной, с придаточными предложениями. Они дают возможность автору добиться красочности и эмоциональности стиля, к чему я всегда стремлюсь.

Так мы разговаривали, гуляя с Мухтаром по бульвару Абая (ныне он носит имя композитора Тулебаева). Ауэзов неожиданно переменил тему разговора и заговорил о постановке «Енлик — Кебек» в казахском театре. Мухтар интересовался будущим спектаклем, проявляя повышенную требовательность и к режиссеру, и к выбору актеров, и к декоративному оформлению. От успеха спектакля он ждал, видимо, многого.

— Вы знаете, — говорил он, — я люблю эту пьесу, потому что она тоже имеет отношение к Абаю. Помните, в третьей книге есть место, когда он проезжал с молодыми акынами мимо могил наших казахских Ромео и Джульетты.

— Помню.

— Спутники Абая на них не обратили внимания, два холма почти сравнялись с землей. Но Абай заметил и остановил молодых акынов.

— Смотрите, — сказал он им, — эти могилы хранят страшную тайну. Сто лет прошло с тех пор, как здесь похоронены джигит и девушка. Джигита звали Кебек, девушку Енлик. Они любили друг друга, но родовой обычай заставил убить их обоих. Я хочу поведать народу тайну двух могил, это мой долг им, долг поэта.

Мухтар помолчал и кивнул на скамейку:

— Давайте сядемте. Я расскажу вам, почему я написал «Енлик — Кебек» и почему эта пьеса мне так дорога.

У Мухтара было хорошее, «разговорчивое», настроение, а рассказывать он умел интересно.

— Так вот, Абай не выполнил свой долг, долг поэта, он так и остался должником наших казахских Ромео и Джульетты. Его сын Магавья написал поэму по мотивам народной легенды «Енлик — Кебек». В аулах ее старательно переписывали. Тайна двух могил в урочище Ералы перестала быть тайной. Одна такая рукопись аульного грамотея случайно попала в мои руки. Мне было тогда восемнадцать лет, учился я в семипалатинской семинарии. В легенде чувствовался острый конфликт, и я решил поэтическое произведение переделать в драматическое. Таким образом и родился первый вариант пьесы «Енлик — Кебек».

Что у меня тогда получилось, честно скажу, я не знал. Пьеса ведь обретает свою жизнь на сцене. А до революции казахского театра не существовало. Правда, среди семинаристов-казахов были молодые люди, они ходили в русский театр, некоторые даже сами сочиняли что-то похожее на пьесы, но ставить их было негде.