На линии - [47]

Епанешников, проворно выскочив в прихожку, по край зачерпнул медный ковш, радуясь затемнить себя другим делом. Жадно выпил до капли. Переведя дух, зачерпнул заново:

— Испей, братец, родна-то промоет ихний песок из горла. — Григорий, поддерживая ковш за рукоять, нет-нет и поглядывал на смотрителя.

— Ты там, ступай. Ладно, — бросил ему чиновник. — Сядешь после на хлеб с водой. Гляди, и тебе она спомоществует.

Следом смотритель выгнал, до поры, и киргизцев. Потянулись на воздух казаки. В Таможне стало тихо и скучно. Буднично.

— Продолжай… Как тебя? Пятков? — чиновничья хватка губернского секретаря уже примерялась на рапорт в Оренбург.

— Как на духу… В осеннее время… Как сейчас помню, какая окаянная слякоть развелась… восемьсот тринадцатого года, по случившемуся рекрутскому набору и по дошедшей до семейства нашего очереди, мещанским обществом отдался я в солдаты. В приемном рекрутском присутствии определили в Кизильский гарнизонный батальон, рядовым. Там и находился до пятнадцатого. Будучи угнетаем тягостным служением, не сделав преступления, поверьте, ваша милость, как на духу, учинил побег в степь. А в оной, под видом магометанина, примкнул к едущим в Бухару…

— Как сошел маскарад?

— Чего, ваша милость? Не изволю знать…

— Болван! Как вышло, что не распознали тебя?

— А-аа… Упустил сказать, как еще во времена жизни при отце езжал, и не раз, с товарами купца первой гильдии Попова приказчиком для торга в китайские, бухарские и хивинские владения.

Пятков примолк, не решаясь, как поступить: продолжать ли или поподробнее рассказать, как был в приказчиках.

— Ну, дальше!

— И вот возле того злого скопища, то бишь Бухары ихней, проживал я на свободе более полутора лет, торгуя мелочью. Но, по неимению достойного покровителя, угодил в неволю к Ашур-беку, силой совершившему надо мной богомерзкий обряд обрезания, принуждая стать магометанином, коим в совести своей я никогда не был…

Таможенному чиновнику припомнилось: кажется, у Ашур-бека протомился безвыручно, до самой смерти, брат генерал-майора Бородина, что Войсковой атаман Уральского казачьего войска.

Выбегший закашлялся, хотел было продолжить, но снова поперхнулся от сухости в горле. Наконец справился.

— Подзапамятовалась наша православная… А чтоб заимелась в вас, ваша милость, вера словам моим, не утаю и как оженил меня Ашур-бек на дочери персидского невольника, прижитой с русской. И я с Гульсеной моей заимел сына по имени Худояр. Бог мне простит, что оставил их. Не от злого сердца, а по нетерпению мытарить жизнь единственную среди неверных. Сперва в Оренбурге намеревался сбечь, а тут хлоп, уж и степь стали проезжать, подслушал, будто побаиваются они меня в Россию ввозить. Мол, как ни врос в нас, а сбежит. И порешили отвезти в аул, где у них прикрыватели в степи есть, а забрать на обороте. Ту ж ночь учинил я побег, а там подобрали и приволокли сюда казаки…

— Много ли русских в Бухаре и Хиве? — смотритель задал один из предписанных в таких случаях вопросов.

— Тыщи с две… — Пятков сокрушенно покивал по-азиатски подстриженной годовой. — А наипаче в первой. Ташкент и Кокания, слышал, пленников русских не так осмеливаются покупать. Напротив, бухарцы и хивинцы покупают и томят с необузданным своевольством, подучая и потворствуя ордынцам в хищении русских… Тут, ваша милость, с величайшим для себя страхом, провез и сохранил одно посланьице… — чуть-чуть торопливее, вкрадчивей заговорил Пятков. — Не прикажете ль показать?

Чиновник жестом поторопил.

— Крестился и до крови руку кусал, что довезу и пособлю, — Пятков зубами распорол подкладку шапки, достал затрепанную бумагу. — Отдаю в ваши руки бестрепетно… Не забудется ли это… С страхом вез. Отца повидать… Наказался за дурь свою. Поимеют ли милость? — бестолково, должно и сам перестав слышать себя, а весь переселившись в глаза, боясь пропустить выражение лица начальника, выговаривал он обрывки проносившихся у него в голове мыслей. Видно, много надеж покладено на эти бумаги.

Брезгливо разгладив рукой листы, пробежав адрес, чиновник заторопился по корявым строчкам:

«Просят Ваше Превосходительство находящиеся в азиятщине, в Бухарском плене, все несчастные: Константин Мартынов, Григорий Злобин, Андрей Березкин и Герасимов. Не лишите отеческого милосердия, как находимся в бедности и в великом несчастий без всякого защищения. Заставьте за себя и фамилию Вашу вечно богу молить.

Изъясняемся Вашему Высокопревосходительству, что в ходящих в город Оренбург и Троицкую крепость караванах, у солдагарцев[24]. у каждого, живут человека по два и по три, а именно в оренбургском, у солдагарца Каипляна — Мартынов и Злобин. Нонешнего года и троицкий увел два человека и, приведя, в Бухарин продал. Такожды Бабачан караван-баши, что жалован обер-офицером, превеликий вор и российского народа переводчик. Такожды означаем о Сергее Пяткове, что оный всех солдагарцев знает, именно у кого русские люди находятся, ибо оным солдагарцам Пятков делает прикрытие, а чрез что, сами узнаете: раз за чашку чая и за кусок прянишного хлеба и за горсть кишмишу.

Ноне в Бухарин жить нельзя: как скоро Бухарский Паша узнает, где хорошие люди есть, — ту минуту повесит. Прошедшего года писали два просительных письма, и он, узнав о том, доискался, которые писать умеют, и, взявши, повесил трех. Говорит, кафыров надо всех перевешать.