На линии доктор Кулябкин - [37]

— Да, ваша новость замечательная! — сказала я. — Но я хотела…

Леонид Павлович возбужденно перебил меня:

— Да, чуть не забыл о газете. Совет дружины решил выпустить в каждом классе экстренный номер. Помогите ребятам, постарайтесь, чтобы газета получилась поярче. Художник в классе есть?

— Есть.

— Отлично. И пусть больше пишут о себе, хвалят друг друга, не стесняются. — Он улыбнулся. — Энтузиазм, Маша, следует подогревать изнутри.

Зазвенел звонок.

— И, пожалуйста, отпустите с урока Щукина и Лукова, им поручено распределение призов.

Класс дружно встал. Я открыла журнал, достала тетради с первыми в этом году домашними сочинениями. Настроение у меня было отличное. Да и утро сегодня казалось особенным. Солнце, на всем было солнце — на детских лицах, на партах, на доске, на кусочке мела.

Я обвела ребят глазами — замечательные, открытые лица! — и засмеялась, сама не знаю чему. Они тоже ответили смехом.

— Как давно вы не были в школе! — сказала Люба Боброва.

— Всего четыре дня. Я переезжала на новую квартиру.

— Нужно обмыть, — сострил Луков.

Класс грохнул.

— Лимонадом, лимонадом! — поторопился он, заметив мое строгое лицо.

— Ладно, обмоем, — пообещала я. — Если будете умными.

— А мы и так умные! — крикнул Завьялов.

Он удивил меня. Сейчас в нем не было той угрюмой замкнутости, которая чаще всего казалась забитостью. Впрочем, еще дома, проверяя сочинения, я со страхом подумала, что совсем не знаю его. В стопке тетрадей, которую я только что положила на стол, было сочинение, помеченное грифом: «Совершенно секретно. В классе не читать!»

А ведь сколько раз я пыталась вытянуть из него хоть одну мысль! Сидит, на всех смотрит безучастно. Как-то Луков во время переклички за него ответил:

— Он здесь, и его нету.

Я раскрыла первую тетрадь. Обстановка в классе была непринужденной, и я невольно порадовалась, что нет Лукова и Щукина, при них, вероятно, все выглядело бы иначе.

Я протянула Семидоловой тетрадь.

— Возьми. Отлично.

Девочка поднялась. Она по-прежнему казалась усталой, во взгляде не было никакого интереса к моим словам. Я спросила:

— Как папа?

— Плохо.

— Он дома?

— В больнице.

— Можем мы чем-нибудь вам помочь?

— Спасибо. Ничего не нужно.

Она села, показывая, что больше говорить об этом не хочет.

— Горохов!

Мальчик подошел к столу, я протянула тетрадку.

— Молодец!

Он весело поглядел на меня.

Я назвала Стрельчикову. Валя испуганно поднялась, зацепилась за край парты, охнула.

— И тобой я довольна.

Девочка недоверчиво глядела на меня.

— В твоем сочинении всего шесть ошибок, а помнишь, в первом диктанте было четырнадцать. Если так пойдет, то по русскому ты можешь рассчитывать на твердую тройку.

Она вернулась на место, торопливо перелистала тетрадь — там было написано: «Так держать!» — и улыбнулась.

— А ты, Люба, огорчила меня.

Боброва побледнела.

— Две описки, и нет запятой. Можешь работать внимательнее. Пришлось поставить четверку, хотя ошибки-то пустяковые. Жуков!

Лева будто решал, брать ли ему сочинение.

— Четыре. Впрочем, в другой раз поставлю тройку. Буквы смотрят в разные стороны, на одной строчке крупные, на другой — бисер. Это несерьезно.

Кажется, у Жукова было одно желание: скорее вернуться на место.

— Завьялов!

Мальчик подался вперед. Какой странный! За этой его поразительной вялостью и безразличием, видно, скрывалась очень нервная натура.

Я взяла тетрадь и еще раз пролистала сочинение.

«Пугачев не имел права казнить Мироновых, это его непоправимая ошибка. От такого человека ждешь особой справедливости…»

Я положила тетрадку к нему на парту.

— Там есть ошибки, пришлось поставить четверку. А вообще умница, хотя мысль о «праве» Пугачева более чем спорная. Подумай еще раз почему!

Он смутился, покраснел и быстро нагнулся, словно ему срочно что-то понадобилось в парте.

В класс вошла нянечка, за ней тихо проскользнул Луков.

— Коровкина к директору, — сообщила она.

Я не успела сказать, что Женя Коровкин в седьмом «Б», как Луков крикнул:

— Он в другом стаде!

Хохот перекрыл мой голос. Нянечка погрозила ему кулаком и ушла.

Дел в школе за четыре дня у меня накопилось столько, что я не заметила, как затих шум в коридоре, и опоздала на линейку. Нужно было выставить ребятам оценки в дневники, да еще в шкафу лежала стопка непроверенных тетрадей.

В актовый зал я вошла в половине третьего, тихонько прикрыла дверь и спряталась за спинами ребят. И все же Леонид Павлович увидел меня, укоризненно покачал головой.

Отряды были построены буквой «П», лицом к сцене. Прохоренко и Щукин стояли у стола, на котором лежали коробки с играми. За столом сидели мальчик и девочка из восьмого «Б».

Мой класс занял место у сцены. Луков кивнул мне и показал красивый, желтой кожи футбольный мяч, на нем что-то было написано белой краской.

Только теперь я увидела Константинова; он был в двух шагах от меня, привалился к подоконнику и с той же знакомой мне улыбкой, то ли доброй, то ли иронической, глядел на сцену.

— А этот приз, — Леонид Павлович поднял обезьяну, и вздох восторга вырвался у девочек, — совет штаба передает тому, кто собрал самое большое по школе количество макулатуры.

Он выждал, когда стихнет гул.

— Награду получает Лена Семидолова! — Он рукой остановил аплодисменты и весело крикнул: — Против ее фамилии стоит внушительная цифра: двести сорок пять килограммов бумаги! Это раз в пять превышает ее собственный вес.