На легких ветрах - [4]

Надо сказать, что больше, чем просто так, он не стрелял. Просто так он без промаха наловчился попадать в пустые бутылки и консервные банки и давал пострелять другим.

Ружье это, двадцать восьмого калибра, с длинным стволом, искореженным внутри оттого, что вместо дроби применяли подшипниковые шарики, было, конечно, убогим, но стреляло. А это главное. Его привез в училище неизвестно откуда Славка и вскоре променял Лешке на брюки. Оба были довольны.

А ранней весной он вышел на охоту. Его провожали всей группой, нацепили сумку для стреляных уток. Лешка дотемна бродил среди весенних разливов Ишима и палил, палил на совесть. Увидит в небе стаю уток — бах, бах! Утки, конечно, летят дальше, а Лешка ждет, задрав голову, — не упадет ли какая? Нет, не падает.

Утка в небе — предмет охоты. Ни глаз ее не видишь, ни живого тела не ощущаешь. Стреляешь, не задумываясь, что можешь лишить ее совсем не абстрактной, а реальной жизни. Лешка уверен — поставь эту утку мишенью вместо бутылки, он не смог бы нажать курок. И каким он стоял растерянным, когда увидел в полуметре от ржавого лемеха, по которому только что стрелял, как по мишени, подбитого им кулика. Тот трепыхался, затихая, в мелкой лужице, неестественно подвернув голову. По тонкому клюву стекала кровь. Видно, срикошетило… Он поднял кулика за крылышко и положил на сухой бугорок…

Больше он не ходил на охоту. А ружье — вот оно, в руках, и стреляет по-прежнему.

…Пятую бригаду он принялся изучать издалека. Сначала увидел несколько добротных шиферных крыш с такими же добротными телевизионными антеннами. Погодя проступили из степного марева разбросанные вдоль речки неказистые строения. Они стояли в сторонке от ухоженных домов и напоминали своей заброшенностью деревушку, в одночасье оставленную жителями. Ушли люди, а деревушка стоит себе наперекор всем срокам. Поскрипывает обветшалыми ставнями, попахивает жилым духом, который, наверное, до последнего часа сохранят трухлявые стены.

Встретилась полуразобранная сеялка с опущенными в рабочее положение сошниками: те, как солдаты в бою, до последней секунды своей механической жизни словно пытались уложить зерна в борозду, прорезав ее даже поперек дороги, да так и остались стоять на обочине, заржавелые и никому уж не нужные на этих полях. Погрузит их хозяйская рука и отправит на переплавку. И обретут они новую, может, совсем не изведанную ими жизнь.

Потом культиватор без колеса. Словно в агонии вонзил он лапы по самую раму в землю, но не поднять уж им ее, не перевернуть. В стороне от домов на ровных площадках виднелись новые и отремонтированные сеялки, культиваторы, плоскорезы… Они, будто войска на исходном рубеже, только и поджидали команды.

Лешка не утрудил себя лишним любопытством к металлолому, а зашагал прямиком к новым домам, вернее, к одному, над дверью которого красовалась поблекшая от дождей надпись: «Столовая».

День заметно шел на убыль, и был сейчас в столовой то ли поздний обед, то ли ранний ужин. Меж столами летали сумерки, и сидели лишь в уголке за столиком двое мужчин в замусоленных рабочих одеждах и вяло, без интереса беседовали, как беседуют надоевшие друг другу люди, которым не то что беседовать, а ругаться меж собой и то неинтересно. Стоял перед ними одинокий салат из квашеной капусты, початая бутылка портвейна и два стакана. Заслышав скрип рассохшихся половых досок, они смолкли, воровато обернулись, а бутылка (чудо!) исчезла.

«Фокусники» меж тем облегченно, даже разочарованно, вздохнули — перед кем, мол, спасовали. Но души их, видно, томились по свежему собеседнику. Потому глаза их при виде Лешки постепенно наполнились мыслью, обновленной и любопытствующей.

— Терпеть не могу этого скрипа, аж нутро выворачивает, — сказал тот, что помоложе, с простецким лицом, и поглядел на Лешку выжидающе…

— И гвозди эти проклятые повылазили, все сапоги об них изуродовал. Во глянь! — задрал выше стола ногу тот, что постарше. И оба принялись внимательно изучать сапог.

Лешка не знал, как себя повести, что предпринять: происходящее походило на хорошо отрепетированный водевиль. Неизвестно еще, какая роль отведена здесь ему. И, боясь попасть впросак, он помалкивал…

Уже минут через десять дядя Вася и Петруха, так они представились Лешке при знакомстве, вызнали о нем, как говорится, от и до, потом выложили и все бригадные дела, какие им известны.

Так Лешка узнал, что оба они трактористы, что повариха Настя — Петрухина жена. Она и повариха и буфетчица. Что сев начнется через день-два, коль не затянут обложные дожди, а бригадира зовут Врангель.

Лешка почувствовал себя уютно. Хмельная болтовня его забавляла. На фоне собеседников он казался себе намного значительнее. Он постоянно ловил на себе любопытный и изучающий взгляд Насти. Облокотись на стойку, она пристально глядела на Лешку, а поймав ответный взгляд, лукаво и недосказанно улыбалась. Это и будоражило и злило. Черт знает что такое! Замужем… Видно, дама оторви да брось.

Петруха затянул «Калинку» и порывался сбегать за гармошкой. Его не поддержали, он обиделся и ушел. То же пора сделать и Лешке, но он медлил, сам не зная почему.