На льдине - в неизвестность - [32]
После яркого бега красок стало особенно непроглядно. Полярная ночь вновь надвинулась чернотой, опутала, придавила.
И вдруг на юге, где только что была кромешная тьма, робко засветилась, зарозовела узкая полоска.
Заря! Где-то, пока еще далеко, идет к ним солнце, которое они не видели почти четыре месяца!
С «Мурманца» сообщили, что они подошли к кромке льда и что у них свирепствует шторм. Океанские волны ломают, крошат двигающиеся с севера льды, швыряют, кладут набок маленькое суденышко, смело идущее к ним на выручку.
Это всего в двухстах километрах. Там конец полярным льдам. Видно, и путь их льдины совсем уже недолог.
До них шторм еще не дошел. У них тишина. Тревожная, настороженная!
Приложив ухо ко льду, Петр Петрович слушал. Льдина гудела, то забирая на высокую ноту, то снижая до баса. То вдруг словно лопалась где-то струна и вдали раскатисто ухало…
— Ломает…
Иван Дмитриевич и Эрнст стали готовить нарты: очищать от снега, сбивать намерзший на полозьях лед. В который раз готовиться к переезду.
Это было утром.
А к обеду налетел ветер. Завыл, засвистел, взметнул снег, погнул верхушки мачт и унесся дальше, оставляя за собой хвост снежной пыли.
И тогда где-то далеко послышался неясный гул. Тяжелый, раскатистый. Он быстро нарастал, ширился. Оттуда, из темноты, стремительно накатывался гигантский грохочущий вал. Жестко заскрипели под напором сжатия льды. Сотрясая все, ворвался шквальный ветер. Грохот, треск разламывающихся льдин, вой ветра слились в несмолкаемый бешеный рев.
Выскочив из палатки, люди стояли оглушенные, всматривались, вслушивались в темноту.
Вот она, беда! Теперь уже совсем близко! Все кругом дробится, рушится. Сейчас разломает, перевернет и их льдину. Надо не растеряться. Собрать все силы, волю, сообразительность.
Страшной силы удар встряхнул льдину. Ее приподняло, качнуло. Что-то могучее прошло под нею. И тут же совсем рядом рвануло, раскатилось пушечным залпом. Снова метнулась, задрожала под ногами льдина. А грохот уже переместился куда-то в сторону и стал быстро удаляться.
Еще никто не мог толком понять, что же произошло, что с их льдиной? В чуть посветлевшем воздухе проглядывали знакомые очертания лагеря — ледяные домики, базы. Стоял невредимым и ветряк — их радиокормилец. Казалось, все осталось прежним. Вблизи, насколько можно было увидеть, ничего не изменилось.
А как лебедка?
Петр Петрович натянул поглубже капюшон и как-то боком, чтобы ветер не так бил в лицо, побежал к ней. Остальные двинулись по сугробам, по снежным косам осматривать льдину.
Вблизи лагеря лед был цел, но, когда отошли подальше, сразу же увидели, что их огромная четырехкилометровая льдина раскололась. До ближайшего края был уже не километр, а всего метров триста. Дальше чернело широкое разводье. Там беспокойно плескались волны — первые волны, которые они увидели за все время дрейфа.
Где-то вдали, уже на другой льдине, еле заметные в сумерках, плыли лебедка и палатка Петра Петровича.
Совсем замерзшие шли они дальше вдоль кромки. Рядом билось в воде, шуршало ледяное крошево. Неожиданно увидели свежую трещину. Пошли вдоль нее и поняли, что от их льдины скоро отломится еще кусок примерно с километр.
«То, чего ждали все восемь месяцев, к чему готовились каждый день, началось», — появилась запись в дневнике Папанина.
Пятые сутки без передышки ревела пурга. Льдину толкало, иногда так встряхивало, что с потолка кусками отваливался иней. А койки и так полны воды, и спасаться от нее негде.
«Пурга замуровала нас в палатке, как барсуков в норе».
Выходили, вернее, выползали только на метеосроки. Откинув фартук тамбура, каждый раз лопатой пробивали лаз в снегу. В открытое отверстие мгновенно врывался снежный вихрь, ударял в лицо, белил тамбур, кухню. Зажав в зубах карандаш, работая головой, локтями, ногами, Женя, если это был день, или Эрнст, если ночь, выбирался в сумятицу пурги к метеобудке. Ножом счищал плотно набившийся в нее снег, снимал показания метеоприборов и торопливо полз назад, пока щель не занесло и свет фонаря из тамбура еще пробивался наружу. Обратный путь в палатку был скорый: ложились на спину и, вспоминая детство, съезжали в тамбур.
Последнее прибежище — снежный домик.
Пробраться к дрейфующей где-то на другой льдине лебедке не было никакой возможности. До пурги Петр Петрович вместе с Женей плавал к ней на кли-перботе, с трудом отыскав ее в тумане среди движущихся льдов. Вместе с Иваном Дмитриевичем Женя ощупью добирался до нее по тонкому, гнущемуся под ногами льду разводья. А сейчас, впервые за все время дрейфа, он пропустил срок научной станции и был очень удручен.
В конце концов махнул рукой на непогоду.
— Кажется, стихает.
И стал одеваться.
Иван Дмитриевич прислушался к ревущему с прежней силой ветру и тоже поднялся. Удержать Ширшова невозможно. И отпускать одного нельзя.
— Вместе пойдем.
Они выбрались наружу, связались веревкой, взяли в руки лопату, пешню и, осторожно прощупывая дорогу, двинулись наперекор пурге.
До края было еще далеко, когда фонарь осветил на снегу тонкую извивающуюся полоску. Трещина! Иван Дмитриевич сунул лопату — ушла вся.
