На крыше храма яблоня цветет - [44]

Мы просидели почти до вечера. Неожиданно начальник села вспомнил, что в детском саду с минуты на минуту должен начаться концерт. «А вам, корреспондентка, просто необходимо его увидеть. Наши сельские дети в отличие от ваших городских намного чище и это… талантливей». Деваться некуда, пришлось снова собираться и влезать в люльку.

В детском саду «Брусничка» было оживленно, в коридоре толкались не только родители, но деревенская молодежь. Белокурая молоденькая воспитательница оживленно беседовала с одним из солдат – моих недавних попутчиков. Нас почетно пропустили вперед, и мы с Иваном Михайловичем сели на первые, главные места. Заведующая детским садом была очень польщена посещением «высоких гостей», она так и сказала, когда торжественно объявила начало концерта.

На импровизированную сцену вышли нарядные девочки старшей группы и стали по очереди читать стихи. Кто-то говорил уверенно, кто-то стеснялся, и воспитательнице приходилось подсказывать. Дети есть дети. Объявили песню, я прослушала название. На сцену вышли два мальчика и две девочки и под одобрительные возгласы публики стали петь:

– Уронили Мишку на пол…

Оторвали пару жил.

Чтобы лишнего не лапал,

кучеряво так не жил…

Я застыла в недоумении. «Что это?» – спрашиваю у Воронова, он бодро отвечает: песня. Показывает пальцем на сцену. Ему кажется странным, что я задаю такой неуместный вопрос, ведь все вокруг видят и СЛЫШАТ, что песня. Дети поют! И сам им задорно подпевает:

– Он когтями пол царапал,

кляп ему мешал дышать.

Уронили Мишку на пол —

и оставили лежать…

Я побежала к выходу. У коридора возле детских шкафчиков спорили две девочки. Одна, наряженная в китайское тюлевое платье с кокетливыми бретельками как у взрослых, говорила другой, скромно одетой: «Маша, когда мы с тобой выйдем на сцену, ты отойди от меня подальше. Пусть все видят, какая я красивая».

Баба Галя мое решение уйти с концерта не одобрила, вздохнула, что теперь Воронов ей житья не даст, мол, неправильно приглядывала за командированной прессой. Так и сказала! Но внезапно черты ее лица просветлели, как стратег, «знающий всю политику села», она мне предложила пойти в поселковую баню, там как раз сегодня женский день, а начальнику села она объяснит мой уход из концерта так: я обнаружила у себя начало простуды, но поскольку не пью, то надо срочно в баню.

Признаться, я не очень люблю общественные бани, но деваться некуда, пришлось собираться и идти. Быстро собрала белье, мыло, шампунь, ополаскиватели, мочалку, зубные принадлежности. Баба Галя мне участливо протянула полотенце, сказала, свое побереги, тебе еще домой добираться, мало ли что. Хотелось отказаться, но вспомнила вынужденную остановку в Половате, взяла. Провожая меня у калитки, неожиданно спросила:

– Погодь, девка, а мыльно-рыльное ты с собой прихватила?

– Что? Мыльно, что?

– Ну там мыло, шампунь…

– Да.

– Ну тогда иди. Ступай с Богом!

С этими словами она широко перекрестила меня и дорогу.

Кассирша в бане осмотрела меня с ног до головы и предложила купить у нее туфли, я отказалась, но она настаивала: «Возьмите, видите, белые на каблуке, в таких вам только и ходить, а то вы совсем без каблуков, кто ж вас уважать после этого будет, а?». Я взяла босоножку, осмотрела ее и говорю, размер не мой, туфли тридцать седьмого, а у меня тридцать восемь и даже мне кажется, с половиной, на что она тут же нашлась, ответила как на духу: «Не беда это, разносите. Вы же вон как бегаете везде». Мой отказ ее всерьез огорчил. Но, судя по выражению лица, она быстро примирилась с ситуацией.

В бане между тем нарастал скандал. От уважаемой преподавательницы школы ушел муж к не менее уважаемой заведующей фельдшерско-акушерским пунктом. По этой причине все посетительницы бани разбились на два враждующих лагеря. Сторона учительницы заняла правый ряд, а сочувствующие фельдшерице левый. Дверь открылась. Оба ряда замерли и угрожающе приподнялись, вошла я…

Быстро оценив ситуацию, я набрала в шайку воды и примостилась неподалеку от крана, как бы намекая, что я тут просто пришла помыться. Потом в парилке ко мне подошли две женщины и, оттесняя меня к горящим углям, рассказали о конфликте. Естественно, я тут же, едва сполоснувшись, выскочила из бани. А кассирша, курившая с компанией на крыльце, мне вслед бросила:

– С легким паром, корреспондентка! Приезжай еще! Мы скоро пихтовых веников завезем.

Утром, как только проснулась, сразу объявила бабе Гале, что хочу сегодня уехать. Она как бы сама себя спросила:

– Как, уже?

– Ну да, – ответила я, – с поселком ознакомилась. Про этнокультуру писать нечего…

– Это чо такое?

– Про народности Севера…

– Нет, – подтвердила она, – настоящие ханты и манси в лесу живут, за лекарствами только по зимнику в аптеку приезжают, а тут только одни жиды с хантыйскими льготами. Об этом не надо писать.

– Я бы их хотела увидеть. Настоящих.

– Да ну тебя! Ничего хорошего. Собак у них много. Кажется, они ими дорожат больше, чем детьми. Следят, чтобы сырое мясо не ели, глистами бы не заразились. Потроха оленьи на крышу чума бросают, чтобы собаки не достали, а детям витамины не дают, говорят, в них радиация…