На крыше храма яблоня цветет - [42]

О, что бы тогда поднялось. Какой скандал мирового уровня! Эх, правительство, правительство, почему не ценишь своих людей? Долго ли стать тем же иностранцем?

А между тем на Севере как полыхали двадцать лет назад, так и полыхают, по сей день, газовые месторождения, газ горит и днем, и ночью. И никому, ну, совершенно никому нет до этого дела. Подойдешь к такому факелу и кажется, что Земля вот-вот заговорит с тобой человеческим голосом, попросит пощады. Нефть тем временем разливается от неправильного обращения с месторождениями, засоряются пойменные луга, богатые дичью болота, глухие леса, где испокон веков царствовал ельник да кедрач.

А потом… много-много десятков, сотен километров подряд, это особенно заметно, когда едешь на поезде, не видно ничего живого.

Только голая Земля, из которой торчат головешки, пострадавшие от разлива нефти, как во Вторую мировую торчали черные головешки, оставшиеся от деревень после фашистов.

И кто знает, сколько веков должно пройти, чтобы на этих местах снова восстановилось лесное царство, где правит бал сама природа.

И в то же время.

И в то же время. На Севере остались еще удивительные места. Помню, однажды, мы заблудились с родственником в тайге. Долго-долго блуждали по вековым зарослям, устали и проголодались. С собой у нас по чистой случайности было ружье. Я увидела дерево, на котором сидело множество куропаток, прицелилась и выстрелила в одну, куропатка упала, а другие взлетели, покружили-покружили над деревом и снова сели на него, причем на прежние свои места.

Вот что значит, непуганая природа, неразбуженная тайга. Куропатки просто не знали, что такое выстрел и что он несет смерть.

Вспомнилась первая командировка в отдаленный северный поселок. Мне только-только стукнуло восемнадцать, и я после первого курса решила стажироваться в районной газете. Мой наставник – Владимир Иванович Помайко, был, как и почти вся интеллигенция нашего района, бывшим заключенным, но не просто заключенным, а политическим. «Политические заключенные – самые умные, образованные и тактичные люди», – так мне постоянно твердили взрослые. Потому к Владимиру Ивановичу я шла с открытым сердцем. И – не ошиблась. Он оказался не только редким человеком, но и высокопрофессиональным журналистом. Мы часами могли обсуждать заметки, статьи, разные общественные явления. Случалось, спорили. Он учил, оберегал, наставлял, требовал, объяснял. Вот тогда я и решила, уж если быть журналистом, то только таким, как он. Или – не быть вовсе. Он заставлял много читать, а в учебе просил совмещать теорию с практикой, говорил, что самое опасное в профессии – дилетантство. Нельзя судить о событиях и людях только на основании сиюминутных эмоций и впечатлений, и еще говорил, что у всякого явления есть корни. И если уж собралась писать, скажем, о буре, то надо обязательно узнать, что ей предшествовало: тепло, ветер, облака…

Так было и в тот раз. Я прочитала гору разной литературы о северных народах, прежде чем направиться в этнокомандировку. Зря я своего наставника убеждала, что специально изучать мне их не надо, поскольку с самого рождения живу рядом с ними. Он был непреклонен, и мне пришлось даже открыть энциклопедию, чтобы прочитать: «Положение малочисленных народов Севера в последние десятилетия осложнено неприспособленностью их традиционного образа жизни к современным экономическим условиям. Низкая конкурентоспособность традиционных видов хозяйственной деятельности обусловлена малыми объемами производства, высокими транспортными издержками, отсутствием современных предприятий и технологий по комплексной переработке сырья и биологических ресурсов».

А еще, узнав, что я умею стенографировать – (на свою голову научилась этому в старших классах), – Владимир Иванович попросил фиксировать все, помня про тепло-ветер-облака. По возвращении я прочитала ему:

«Сегодня в три часа пятнадцать минут прилетела в село Молчары на самолете Ан-2, фамилия пилота – Антонов. Почему мы летели три часа с лишним, а не полтора? По пути в Молчары находится деревня Половат, в которой живет теща пилота и вся ее родня, поэтому пилот Антонов приземлился, ничего не сказал, даже не сослался на погоду, как обычно врут пилоты в наших условиях, а просто направился чай пить. Мы, одиннадцать пассажиров, тоже вышли и стали бродить по полю, которое нам послужило взлетной полосой. Вернулся пилот не один, а еще с каким-то мальчиком, которого нужно «подбросить» до Молчар. Тут же откуда ни возьмись появились трое мужчин, которых тоже надо «подбросить» сначала до Молчар, а потом до районного центра. Прямо при нас они стали торговаться с пилотом. Антонов пробовал отказать, мол, и так у него пассажир лишний, но не взять его он не имеет права, потому что матери обещал. Мужчины сказали, что никому ничего не скажут – имеется в виду начальство, – но и мы, законные пассажиры, среди которых двое солдат, тоже должны молчать. Пилот психованно махнул рукой. Он торопился, потому что начал дуть сильный ветер и песком било в глаза. В любой момент могла измениться погода. Взял всех – и мальчика, и мужчин. Мальчик сидел в его кабине, мужчины на мешках. Мы полетели. Хотя слово «полетели» про Ан-2 – это большой комплимент, просто пошлепали по небу. А поскольку погода уже испортилась, то почти всех начало рвать, меня же невыносимо тошнило – я перед полетом не ела.