Кирилла преследовал злой рок… или добрый. Выяснить это было довольно затруднительно, поскольку, когда ты уже отплыл от старых берегов, а к новым все еще не причалил, и впереди только и видно, что бескрайнее синее море жизни, а заманчиво-далеких берегов нет и в помине – то и сказать, когда, собственно, на горизонте появится что-нибудь из ряда жизненной водной глади вверх выходящее, было не очень чтобы и просто, а уж определить, к добру оно или ко злу, и тому подавно. Город как город, море как море. Холодное, правда, и город дождливый – ну дак над этим даже сам Петр был не властен… Если только тот, что святым считается – да и то не факт.
А вот что по-настоящему беспокоило Кирилла, посвящавшего, как и полагается всякому настоящему айтишнику, почти всю свою жизнь своему железному компьютерному другу, дак это значительно участившиеся в последнее время случаи так называемого «дежавю». Странное слово, и явление не менее странное, досаждавшее Кириллу уже несколько последних месяцев точно морской айсберг, вставший на пути его корабля, большая и невидимая часть которого была, как это и водится, недоступна простому человеческому зрению, будучи скрытой толи в глубинах памяти, толи в водах судьбы.
Проявляло это чудо природы себя весьма разнообразно. То сон приснится, в котором он, одетый в диковинный черный цилиндр и фрак, идет по родным улицам Питера с какими-то до крайности необычными названиями на старославянском, точно совсем недавно данными им своевольным Петром-основателем. То носится в этих снах по каким-то подвалам, тщетно силясь найти своих недавно схваченных и увезенных оттуда товарищей. А то встанет перед каким-нибудь Аничковым мостом – и стоит как зачарованный минут десять, так что спешащие на работу люди на него даже коситься начинают, будто он и впрямь сумасшедший какой-то.
«А может, что я и взаправду с ума схожу?» – думал он временами, когда потоки реальности объективной и субъективной смешивались настолько, что отличить их друг от друга становилось уже практически невозможно. «Да нет, просто не высыпаюсь», – раз за разом успокаивал он себя.
А еще бывало, скажем, начнет на работе архитектуру нового программного модуля с коллегами и аналитиками обсуждать, заспорит, распалится, да и ляпнет что-нибудь в духе: «А катись оно все бричкой на Адмиралтейскую набережную!» А потом стоит, раскрыв на полуслове рот, и сам не знает – откуда здесь бричка, и зачем именно на Адмиралтейскую то?
А на днях вообще на крышу Исаакиевского собора вылез вместе с какой-то китайской туристической группой, да как начнет «калинку-малинку» под воображаемую музыку вытанцовывать на глазах у ошалевшей публики под объективами десятков смартфонов. И, надобно признаться, так хорошо она у него получалась, что китайцы даже зааплодировали по окончании сего творческого порыва, будто это он для них специально старался. А и не старался он вовсе и вообще сроду не танцевал – ну, не в этой жизни, во всяком уж случае.
Ну вот нормально, да? Ему компьютер уже который год как заменял друзей и девушку, которой у него к его тридцати не было заметно даже на отдаленном горизонте жизни, а он на крышах по выходным вытанцовывает! Может быть, что в этот осенний питерский воздух природа незаметно подмешала что-то свое и забыла предупредить об этом синоптиков и прочих менее опытных в плане знаний о ее возможных сюрпризах жителей культурной столицы? А, может быть, что Кириллу просто надоело плыть по течению в маленьком море своей замкнутой жизни, и он решил разведать новые глубины своего творческого потенциала? Нам, к сожалению, не успели сообщить о его подлинных намерениях, и мы совершенно не уверены, что он и сам отдавал себе в них отчет.
Но дежавю, по всей видимости, все-таки отдавало – и решило отдаться Кириллу без остатка. Вот и сейчас он стоял, глядя на воспетую классиком «адмиралтейскую иглу», а перед глазами его проносились иные – и при этом точно совершенно живые – картины.
Шум бричек. Топот конских ног. Выкрикивающие что-то на улицах города газетчики, размахивающие огромными бумажными листами. Спешащая по мостовой и подгоняемая жандармом бригада рабочих. Две дамы с миниатюрными белыми кружевными зонтиками в старинных широкополых платьях, неспешно прогуливающиеся по парку вместе со своими маленькими ручными собачками. «Шутейный парк» Петергофа, выглядящий совсем иначе. Царский полк, марширующий по брусчатке на площади с фонтаном…
Точно какая-то иная жизнь, иная реальность накладывалась в сознании и мыслях Кирилла на эту, признанную всеми считающими себя адекватными людьми единственно существующей, единственно верной. Эта вторая реальность определенно имела отношение к прошлому времени, когда человечество еще не вышло в космос, но люди, как и сейчас, считали себя вершиной эволюции и последним, существующем в единственном экземпляре, эталоном разума.
