На крыльях мужества - [28]

Это "но" меня сразу насторожило, хотя старался не подавать виду.

- Сейчас бы к ребятам, в полк, - подавив волнение, выдавил я из себя слова, которых сам боялся. - Там хлопцы при деле, летают, бьют фашистов.

Свердлов опять опустился в кресло: - Я все понимаю. Но вы, молодой человек, летать уже не сможете.

Меня словно окунули в ледяную купель:

- Как не смогу? Я же здоров. Вижу вас во всех ракурсах, читаю таблицу от верхней до самой нижней строки. Вы просто ошибаетесь, профессор, делая такой вывод!

Моя речь стала сбивчивой, слова буквально натыкались друг на друга, почувствовал, что дальше говорить не смогу.

- Возможно, я не прав, но вот послушайте научное заключение профессора Александра Васильевича Вишневского применительно к нашей ситуации: "Едва ли с одним глазом летчик сможет при посадке правильно определить расстояние до земли. Он теряет так называемое глубинное зрение. От этого не уйти: закон физики".

Профессор назидательно поднял вверх указательный палец, развел руками.

- Это также и закон медицины.

- Теоретически это так, - не сдавался я, - но ведь летали же с одним глазом летчики. И как еще летали!

- Это исключительные случаи, но никак не основание дать вам "добро". Сделать это я не имею права.

Лицо профессора сделалось непроницаемым, неумолимым. Я подошел к окну, прислонился к холодному стеклу лбом. Где выход? Что мне делать?

- Тогда... тогда, пожалуйста, напишите справку, в которой бы значилось, что такой-то летчик направляется в свою часть для прохождения дальнейшей службы. Обещаю вам, что кем угодно буду: механиком, укладчиком парашютов, вооруженцем. Даже воду и дрова на кухню возить согласен, только пустите в часть.

Но Свердлов был неумолим! Он, как гвозди, заколачивал слова в мою зыбкую надежду:

- Все, юноша. Ваша летная карьера закончилась, и с этим надо смириться...

Смириться! Неподатливый ком подкатился к горлу, было такое состояние хоть в прорубь. Смотрел в окно на широкий госпитальный двор, где медсестры провожали нескольких офицеров с вещмешками и шинелями в руках, старался успокоиться.

- Не буду вам говорить высокопарных слов, профессор, вы их немало наслушались, - начал быстро и горячо, боялся, что он прервет и любезно покажет на дверь.

Но я рассказал ему, что пережил и передумал в плену, где гнил в крысиной норе, где фашисты пытали, травили, выкорчевывали все человеческое, пытаясь превратить нас в бесчувственных тварей, сделать своими пособниками. Но мы боролись до конца, используя любую возможность, чтобы вырваться из этого кошмара.

- В тылу, - заключил я, - конечно, найдется работа, будущие трудности не пугают меня. Но ваш суровый приговор утверждает мою человеческую неполноценность, начисто перечеркивает то, с чем сроднилось сердце, мое существо. В плену меня посещала мысль о том, что сыграю в ящик, не видел порой никакого выхода. Но сейчас, как никогда, верю в то, что я сильнее обстоятельств, увечья... Доктор, прошу...

В кабинет зашел полноватый человек с серебристым бобриком на крупной голове.

- Что у вас там, профессор?

- Да вот, видите, - и Свердлов протянул ему историю болезни. - На фронт просится.

Вошедший мельком взглянул на нее, потом поднял глаза:

- Здоровье безупречное. А где глаз потеряли, младший лейтенант?

Услышав ответ, помрачнел и положил на край стола мое "дело".

- Ах, мерзавцы, что с людьми делают. Ну-ка, выйди на минутку. Нам тут поговорить надо...

Словно на ватных ногах вышел в коридор, осторожно прикрыл дверь, оставив узенькую щелочку.

Сердце колотилось, как у загнанной лошади. Понимал - сейчас там решается моя судьба. Из-за двери доносились отрывки слов:

- Инвалид в такие-то годы...

- Да нельзя ему летать...

- Не о полетах тут разговор, о человеке...

- Ведь в любом полку есть и нелетные должности...

- О них он говорил. Хоть на кухню просится, водовозом - только к своим...

Затем пригласили в кабинет. Седовласый еще раз смерил меня взглядом с ног до головы, кивнул в сторону профессора:

- Последнее слово за ним... - И вышел стремительным шагом, только халат развевался за плечами, как бурка на лихом всаднике.

Свердлов нашел какой-то бланк, посмотрел его даже на свет, на минуту задумался. Потом взял ручку.

Затаив дыхание, наблюдал за пером, на острие которого в данный момент находилась вся моя будущая судьба. И вот профессор размашисто расписался. Я чуть не вырвал из его рук документ, засунул глубоко в карман.

- Спасибо, дорогой профессор!..

Свердлов погрозил мне пальцем, как нашалившему школьнику, и бросил на прощание:

- И учтите - к самолетам не подходить. Ни-ни..

- Понял.

А сам подумал: "Что ж, теперь осталось мужиками обозными командовать? Не выйдет!.."

Только меня в госпитале и видели.

...Поезд застрял среди развалин. Рельсы, разбросанные шпалы, воронки, полуразрушенные станционные постройки - все это следы недавних бомбардировок и пожаров. Безлюдно. Лишь через несколько минут из покосившейся будки, на скорую руку пристроенной к капитальному зданию, выбежала девушка в фуражке с красным околышем - наверное, дежурная по станции.

- Полтава! Кому в Полтаву? - крикнула она бригадиру поезда, и ее слова стали передавать из уст в уста.