На круги Хазра - [12]

«Старый греховодник, — подумал Афик, — сейчас он задаст мне трепку. Где же я мог его видеть? Где?»

Но нет, хирург делал все быстро, ловко, не переставая сыпать шуточками, видимо, опробованными еще на Западной Украине.

Он разогнул большую канцелярскую скрепку, накалил ее докрасна на спиртовке, проколол остаток ногтя на большом пальце ноги. (Запахло жареным). Аккуратно выдавил через образовавшуюся дырочку запекшуюся кровь. Затем вырвал ноготь щипцами, как зуб. («Мой юный друг, он вам уже ни к чему. Мы вам другой вырастим. Лучше».) Выудил осколки из раны. Один только раз вместо осколка взялся пинцетом за край кости. У Афика потемнело в глазах. («Доктор, это кость!»). Тот смутился. («Пардон-пардон. Приношу свои извинения».) Обильно смазал марлевую подушечку мазью Вишневского, после чего уже доверил класть гипс медсестре и пошел мыть руки с мылом.

Набравшись храбрости, Агамалиев спросил, обращаясь к крепкой, с прыгающими лопатками спине хирурга:

— Доктор, если, например, в рану попадет крысиный яд, он может закупорить сосуды?..

— …и тогда начнется гангрена, да? Ба! да ты романтик. — Хирург посмотрел на него через зеркало, лукаво улыбаясь, как допотопный змей. — Слушай, а я ведь где-то видел тебя… точно видел.

«И я вас тоже», — подумал Агамалиев.

— Это не ты последнее время с такой худенькой ходил?.. талия вот такая! ножки, как…

— …нет, — а сам удивился: «Как были мы неосторожны, даже он нас засек».

— Хочуровательная барышня!

«Где я мог его видеть? — спрашивал себя Агамалиев. — Ну на улице, предположим, он меня видел, я его… ладно… но имя, откуда я знаю его имя. Почему оно кажется мне давно знакомым? Нет-нет, все это — бред. Должно быть, я слышал его имя, когда записывался на прием, когда карточку в регистратуре искали. Наверняка медсестра спросила: „Вы к Жоржу Иосифовичу?“ Нет. Так она сказать не могла. Они всегда по фамилии врачей называют. А фамилии я его не знаю. Но, может быть, просто внимания не обратил. Вот и все».

Но какое-то странное чувство предрешенности, фатальности, то, что французы называют — de ja vu, так глубоко засело в нем, что даже дыхание перехватило.

Они вышли из перевязочной.

Жорж Иосифович, то собирая в кулак шкиперскую бородку, то, наоборот, взбивая снизу, стал что-то долго писать в его пухлой, полной простуд и ревматических недомоганий, затемнений в легких и прочих болячек медицинской карте.

И тогда Афику показалось, что то, во что он играл (а может, готовил себя), все эти атрибуты одиночества: треч-кот, сигареты «Житан»-капорал, браслет с жетоном на правом запястье с фамилией, именем, отчеством на обратной стороне пластины — все это и еще многое другое станет его жизнью, жизнью того двойника, который только что благополучно и тихо явился на свет за его, Афика, спиной, под скрип самописки винницкого беженца. Он за его спиной. И уже просит жертвы. Какой? Афик не знал. Но чувствовал — большой, и для начала он перечеркнет жизнь того — другого, простудного, скарлатинного Афика с домом и привычками…

Как-как он сказал? «Могилы. Письма. Фотоальбом. Транзистор?» Да, могилы с собой не заберешь, улицы тоже, и черное пятно на паркете, рядом с окном (удачно опрокинутая тайком от бабушки ложка рыбьего жира), и шестизначные номера телефонов закадычных друзей и прелестниц теперь уже вряд ли понадобятся… а вот транзистор можно и взять. Тем более если ловит хорошо.

— Ну вот и все, мой юный друг. Жду вас на перевязку через два дня. — Жорж Иосифович включил в сеть кипятильник, опустил его в банку с водой, достал из тумбочки несколько мятых, похожих на декоративных рыбок, выпрыгнувших из аквариума, карамельных конфет и пачку азербайджанского чая в неприглядной розовой упаковке.

«Третий сорт, — почему-то подумал Агамалиев. — Гадость несусветная. Зато дешевый. — И будто решил уже все для себя: — Да-да, надо привыкать». И как только решил, словно молнии высверк: вспомнил Майкин двор, как все кружилось и плыло…

— Что-нибудь не так? — спросил хирург-беженец.

— Нет. Все в порядке. — и Афик посмотрел на Жоржа Иосифовича, как обычно смотрят на людей, связанных одной тайною.

— Тогда мои поклоны дамам.

3

Первую неделю он почти не спал по ночам. А если и удавалось ненадолго уснуть, то даже во сне снилось, как просыпается мама, разбуженная его стонами. И как же удивлялся он, когда, действительно просыпаясь, видел Белу-ханум, включающую свет в его комнате. Она садилась на край кровати, склонялась над ним: «…шшшшшш, сейчас пройдет…», а сама думала о том, что вот опять наступила минута, когда она ничем не может помочь сыну. А ведь так уже было: сначала, когда в ящике письменного стола (совершенно случайно, просто порядок наводила) обнаружила шипастый кастет и пакетик с анашой, так испугалась тогда, так испугалась, как ни хотела, а все же позвонила отцу: «Вагиф, срочно приезжай. Что значит сейчас не могу?! В конце концов, это твой сын. Завтра поздно будет», думала — вот, приедет, потолкует на равных, разберется, объяснит все сыну, а он, взрослый, интеллигентный человек, историк, пришел под градусом и давай кулаком проблемы разрешать, даже не ожидала от него такого, ну как можно; или вот еще — когда Афик в Институт искусств поступал на художника-декоратора, такой конкурс был большой, и все ведь, как заведено в Баку, по блату, по тапшу… потом, когда поступил (условно) и после первого же семестра почему-то бросил институт, в армию ушел, потом… Ой, сколько у нее было этих самых «потом», голова уже седая вся, пока внутренне не соберется, к зеркалу не подойдет.