На кругах времен - [2]

-Да что же я вам рассказываю, вы ведь учились в Петербургском университете...

В маленьком городке незнакомые люди быстро становятся знакомыми. Я стал бывать у Дмитрия Степановича.

Я не решался расспрашивать старика о том, чего он не хотел или не считал нужным рассказывать. Хотя меня так и подмывало спросить, когда в разговоре о какой-нибудь книжке он вдруг говорил: "в Сорбонне у нас был профессор", и дальше шла история о профессоре, который "тигра Франции" Клемансо обозвал "бумажным тигром", и это было справедливо, а теперь некоторые (он осторожно говорил "некоторые") взяли этот термин для обозначения совсем не бумажных вещей. Или вспоминая, когда ему удалось познакомиться со знаменитым парижским букинистом Бурдонне, он говорил: "Ну да, мы к нему ходили с Александром Ивановичем...", и выяснялось, что Александр Иванович - это Куприн. В общем, я однажды не вытерпел и спросил напрямик.

Дмитрий Степанович помолчал и как-то задумчиво сказал

-Да как вам сказать... Все довольно просто...

Но все было совсем не просто. В последние два года до революции Дмитрий Степанович преподавал латынь в нашей городской гимназии, носившей пышное название "Мужская классическая имени императора Александра Третьего". В восемнадцатом году городок наш, как и весь край, был оккупирован. Гимназия была переименована в лицей имени Карла Второго, а Дмитрию Степановичу было предложено вместо "Цицерон" говорить "Чи-черон". Спорить было трудно и бесполезно. И после крупного разговора с самим попечителем лицея господином Попеску Дмитрий Степанович собрал вещи, попрощался с квартирной хозяйкой и отправился на вокзал. А дальше - потекли годы, тасуя города. В лучшие времена - репетиторство, уроки русского и латыни. В худшие - носильщик, грузчик. Не очень сытно, не очень тепло. Но так жилось многим. Потом война. Жена - женился в Гренобле - погибла при облаве. Сын - в сорок четвертом, "маки". Сам тоже немного воевал... После войны было трудно. В Париже иностранцев не прописывали, только студентов. Пришлось снова поступить в Сорбонну. Утром на лекции, вечером - с метлой - уборщик на рю Блаз.

Три факультета кончил - из-за прописки. Как говорится, нет худа без добра... В пятьдесят пятом пришел утвердительный ответ на просьбу о репатриации. Пожил сначала на родине под Киевом. Потом решил сюда. Городок тихий, пенсия, книги.

Он покопался в ящике стола и вынул коробку. - В коробке лежали две тонких книжечки и два креста на ленточках.

- Один его, один - мой... - сказал Дмитрий Степанович.

Это были ордена "Крест франтирера". В одной книжечке стояло имя "Анри Колосов", в другой - "Дмитрий Колосов".

Вот такая история. Конечно, это только канва, за десять минут больше не расскажешь. Жизни практически любого человека хватит на большую и интересную книжку. Но я не стану рассказывать обо всем, что услышал от Дмитрия Степановича позже. И вообще, я, может быть, не стал бы о нем рассказывать вовсе, если бы не одно обстоятельство. Не встреть я его, не познакомься с ним близко, возможно, никто и не узнал бы о том, что случилось, не возникла бы цепочка он - я - Ленька. И крик о помощи заглох бы где-то в глубине веков. Но этого не случилось.

Однажды, уже в конце рабочего дня, меня позвали к телефону. Я сразу узнал голос Дмитрия Степановича.

- Я просил бы вас зайти вечером ко мне, - попросил он.

- Конечно, приду, - ответил я. - Что-нибудь случилось?

- Нет, просто мне нужно с вами поговорить... В восемь часов я шагал к дому Дмитрия Степановича. Со стороны лимана стал подниматься неясный рокот-даже в центре города, если прислушаться, можно его услышать. Это лягушки в лиманских камышах начинают вечерний концерт. Тени стали длинными, жара спала, на танцплощадке Клуба моряков запустили модную пластинку "Кумбанчерро", где-то вдалеке загавкали собаки, - наступил вечер.

Дмитрий Степанович сидел в кресле, тяжело опершись на подлокотники. Лицо его казалось сильно постаревшим, если можно так сказать о лице восьмидесятилетнего человека.

Сейчас я пытаюсь вспомнить некоторые подробности этого разговора и не могу. Почему-то кажется, что начался он с каких-то малозначительных слов - о здоровье, о погоде. Но суть нашего разговора я помню до малейших подробностей. Вот то дело, о котором он хотел поговорить.

-Я много рассказывал вам о себе. Но почему-то я все время избегал одной мысли, одной мечты - пусть не покажется вам это слово высокопарным, - которая наполняла всю мою жизнь почти десятилетия. - Он помолчал. - Может быть, потому, что рассказать об этом значило бы признаться самому себе, что уже не успеть, не суметь, а значит и не помочь...

Он умолк. Я ничего не понял, но ждал...

- В сорок четвертом году наши подорвали в Арденнах Оппель немецкого генерала Фокса. Среди трофеев были важные документы, походный сейф и несколько чемоданов, набитых книгами. В спешке ребята не заглянули в чемоданы, это и спасло книги-кто бы их стал на себе тащить в горы... Я разобрал чемоданы. Книги были... Сказать, что нам в руки попало чудо-сказать мало. Рукописи, малоизвестные и неизвестные издания Ариосто, Кардано, Кастильоне, Саннадзаро и многое другое... Надписи и печати говорили, что книги принадлежали монастырю бенедиктинцев близ Вероны. Видимо, оттуда они были взяты, вернее украдены Фоксом. Говорили, он был библиофил. Другие краля картины, коллекции вин, а он книги. Мы сохранили наши трофеи и сдали их в библиотеку в Седане. Но одну книгу я оставил себе. На память? Но почему именно эту?-Дмитрий Степанович убрал газету, и я увидел небольшой томик в странного цвета обложке. Сначала я подумал, что это старое серебро.