На краю земли. Огненная Земля и Патагония - [15]

Лесные пожарища

При первом взгляде на расщепленные, поваленные деревья приходит мысль о молнии, так как длинные раны, трещины и своеобразно застывшие изгибы обычно являются признаком ее удара. Но этих истерзанных деревьев становится все больше, их уже масса, бесконечность, покрывающая землю до горизонта. Эту массовую гибель лесов в стране, где отсутствуют грозы, объясняют землетрясением. Но и землетрясений в Патагонии и на Огненной Земле нет или по крайней мере их не было с незапамятных времен.

Единственные виновники этой непонятной и трагической картины — ветер, а вслед за ним — человек. С толстыми стволами, такими же мощными, как он сам, даже патагонский ветер не смог ничего сделать. Но ветви он гнет и заплетает в курчавые косы, скручивает и уродует, придавая им бесчисленные формы драматических жестов. Некоторые деревья на опушке леса или на каменистом берегу, где ничто не защищает их от ураганного ветра мыса Горн, растут как длинное, раздуваемое ветром пламя, или ползут по земле подобно темному дыму.

Но вот пришел настоящий огонь, но не с неба, а от обычного земного человека. Первыми поджигателями были индейцы, сжигавшие во время коротких стоянок несколько веток, чтобы согреться или испечь в горячей золе свои ракушки. Но после их ухода налетал ветер, раздувал оставшийся жар, разносил искры, снопы огня с треском перепрыгивали с дерева на дерево, и в конце концов загорался весь лес. Белые же, хотя их вначале было меньше, чем индейцев, за короткое время произвели в районе между Андами и антарктическим морем поражающие опустошения. Они пришли сюда лишь затем, чтобы обеспечить своим овцам необходимые пастбища. Но овец стало уже несколько миллионов, и для них надо было расширить пампу, прорубить глубокие просеки в густом лесу у подножия Анд. Они торопились с этим, так как земля не принадлежала скотоводам, а бралась ими у государства в аренду только на несколько лет. Простейшим средством вырубки был огонь — в течение нескольких дней весь склон горы или целый остров превращались в дымящееся пожарище, беспрерывно питаемое и раздуваемое ветром. Никому не нужные обуглившиеся стволы вырубались топором.

Чтобы использовать то, что спаслось от пожара, за овцеводами-лесорубами следовало несколько лесопилок, которые обосновывались в таких отдаленных бухтах, что к ним в большинстве случаев можно было попасть только по воде. Но кроме как на нескольких убогих предприятиях, из которых, впрочем, половина уже давно не работает, здесь, на крайнем юге, пил нигде нет — лесорубы их или не знают, или презирают и работают только топорами. Ни на одном пне не видно гладкой, плоской поверхности среза; каждый из них покрыт небольшими уступами, столь характерными для топора.

Наконец ветер берет верх над израненными огнем и топором великанами, стволы падают на землю, и их вырванные, вывернутые корневища, смешавшись с камнями и землей, образуют жуткие «черные солнца» или лица Горгоны с тяжело свисающими, обугленными косами. Идешь, как в кошмарном сне, как по исполинской дороге призраков природы. В массе этих стоящих или как бы катящихся по земле причудливых фигур встречаются все жесты ярости, страха, бегства или нападения. Как в сказках братьев Гримм протягивают они свои худые руки с длинными когтистыми пальцами; другие с трудом выпрямляются, как бы умоляя о пощаде, раболепно ползут по земле и неожиданно на кого-то кидаются, иные прячутся, сдаются и отступают…

Желтоватый мох стыдливо закрывает сморщенные, согнутые и обугленные стволы. Мох флагами из тряпья свисает с ветвей деревьев, которые были бы печально уродливы, если бы солнце иногда не освещало их призрачную красоту.

Долгие годы неутомимый дождь обмывал трупы деревьев и довел многие из них почти до нематериального состояния; рядом с пустыми, внутри обуглившимися, жалкими деревьями неожиданно попадается мертвое, но радостное великолепие совершенно гладких, блестящих бело-серых стволов. Если после сучковатой, обгоревшей древесины провести рукой по светлой, шелковистой поверхности этих стволов, то возникает своеобразное ощущение облегченности — единственная мягкость и единственное примирение в этом угрожающем, сумбурном окружении.

Постепенно это чувство умиротворения передается человеку, и он при виде этого умерщвленного леса неожиданно для себя перестает ощущать боль и сострадание. На раздробленной земле Европы, которая кажется созданной для своих обитателей, такое опустошение выглядело бы катастрофой; здесь же оно соразмерно Андам и пампе и, как они, безгранично и безжалостно.

Контраст между размерами этого уничтожения и незначительностью средств, необходимых для его осуществления, — тоже неожиданность. Ведь район практически необитаем; сюда приходили только отдельные овцеводы со своими стадами и в качестве единственного орудия разрушения приносили с собой топоры. Трудно поверить, что несколько человек только с помощью своих рук смогли повалить бесчисленное количество этих лесных великанов. Целыми днями мы бродили в мертвых лесах вдоль берегов внутренних морей Отуэй, Скайринг и по острову Риеско и ни разу не увидели ни одного лесоруба за работой. Но иногда овцеводы в своих ранчо из гофрированной жести и досок показывали нам длинные топоры, гордость каждого чилийского пионера, и надо признать, что эти топоры отнюдь не выглядели так, словно всегда валялись за печкой вместе с овечьими шкурами и широким пастушеским бичом!