На краю - [11]

— На, сынок, стяни половчей.

Петр, не оборачиваясь на нее, поспешно взял из ее рук платок, стал перевязывать поклажу.

Галицкий молча пошел в сени.

— За платок я вам непременно пришлю, — пообещал фальшивым голосом Петр, на что тетка Клавдия проговорила быстро и решительно: — Не смей, не дай тебе господь…

Она еще долго стояла на крыльце с непокрытой головой, махала им вслед. А у Ивана не выходили из головы ее слова: «Ну за что мне напасть такая, а? Чем я так прогневала свою судьбу, чем?»

Как решил Галицкий, чтоб никого не побеспокоить, ночевали они в Доме колхозника. С вечера за ними приходили, приглашали перейти в избу. Но Галицкий был тверд, отшучивался: «Для чего построили Дом колхозника? Кому в нем жить, если все по избам разойдутся? — спрашивал лукаво. — Нет, надо с кого-то начинать, вот мы и начнем…» — «Хитрый ты мужик, — отвечали ему. — На все у тебя есть ответ, не прицепишься… Ну, была бы, как говорится, честь предложена». И уходили, смущенные отказом Галицкого.

— А знаешь, Иван, про что я сейчас думаю, — мечтательно говорил Галицкий в потемках. — Я вот и так прикину, и так примерюсь: а что, к примеру, делать человеку по нашим временам, если в нем сидит с десяток живых научных открытий? Вот как ему с ними быть, если первая резвая половина жизни уже прошла, а он все с одним из них, из тех десяти, никак не разберется. И не потому, что такой, сказать, глупый — ведь придумал же их целых десять, не кто-то за него, он сам. Значит, умный мужик. А вот скажи, застрял, забуксовал на первом и ни с места. Ему по срокам в самую пору, покуда силенки не растрачены, уже бы к пятому, седьмому подступать, ан нет, толчется вокруг одного, самого первого.

— Вы о ком это, Владимир Дмитриевич? — заинтересованно спросил его Иван.

— Да это я так, ни про кого, вообразил себе: может же быть на свете такой человек? Были же Леонардо, Михайло Васильевич, этот, считай что, из наших мест, и ничего удивительного, если еще кто из той породы объявится — корень есть, почему ему не объявиться, а?

— Да и то верно, — согласился Иван, оглядываясь на храпевшего во всю мощь Петра.

— Вот послушай, Иван, как оно тебе глянется? — Галицкий откинул одеяло, сел на край кровати, свесив ноги, жаль, что в комнате той темно было, а то бы Иван увидел его преобразившееся лицо. — Наши механизмы и все такое прочее — на чем основаны? Да на колесе. Ну неужто без него нельзя обойтись? Вот, к примеру, вихрь на дороге. Видал? Есть там какое колесо? Нету. А ты скажи, силища какая. Не удивлялся никогда? Гли-ко, деревья вековые рушит, корни из земли выворачивает, как нитки рвет. А несется над землей — никаких тебе колес не надо.

— Да, — кивал в темноту Иван.

— Вот тут-то тебе и вопрос: а кто-нибудь занялся той незаприходованной человечеством силой? Кто-нибудь попытался взнуздать ее? Приручить? Пригласить ее поработать на человека? А? Вот то-то и оно, — протянул Галицкий, не дожидаясь ответа. — А ты говоришь, — попрекнул он молчавшего Ивана.

— Дак ведь, — попытался было оправдаться тот, как будто и впрямь был виноват за бестолковщину с вихрем.

А Галицкий вел дальше:

— А сила эта лежит тем временем открыто, ее искать, ломать над ней голову не надо — бери ее голыми руками. Правильно говорю?

Иван кивнул в потемках.

— А ведь приходится ходить, доказывать, обивать пороги.

— Да как же так? — посочувствовал Иван.

— А вот так, — пояснял Галицкий, — кому охота на это время тратить? Я тебе, к примеру, завел про вихрь. Не догадался? — да то ж я сам с ним мыкаюсь, я полжизни потратил, чтобы приручить ту силу. Сколько я ходил-переходил, перед какими только дверьми не стаивал, каких только я людей не перевидал — никто из них зла мне не желал, а на поверку… Вот и помирать скоро, а дело не двинулось с места.

— Да, — многозначительно протянул в темноте Иван.

— Вот я и говорю, — продолжил Галицкий. — А что, если во мне их десяток, этих самых мыслей, идей? А? Сколько жизней мне потребуется, чтобы с каждой из них так-то вот по теперешнему обходиться. И сколько людям дожидаться меня, покуда я пройду по всем коридорам, во все двери стукну, каждому начальнику руку пожму, в глаза загляну? Сколько, а?

Они помолчали в густых потемках.

— Так что ты, Иван, если, не дай бог, когда-нибудь надумаешь в науку подаваться, прикинь хорошенько — стоит ли зря время терять, когда оно так выходит…

А вышло наоборот: загорелся Иван в ту ночь поломать несправедливость, вступиться за Галицкого, пособить его вихревому двигателю. И хорошо, что Галицкий в темноте не видал, как расправились плечи у Ивана, как сжались руки в кулаки; хорошо, что не видел, а то б, может, смеяться стал.

Первым к вертолету, увозившему их из Тарноги, спешил с поклажей Петр, за ним следом шли Галицкий и Иван, говорили о чем-то своем, не обращали внимание на Петра, лишь изредка бросали насмешливые взгляды в его сторону.

4

Когда вышел Галицкому срок домой ехать — а не с чем. И денег колхозных нет, и валов. Делать нечего — сел в поезд и подался из города восвояси. Пока ехал — молчал, только желваки ходуном ходили: нервничал.

По приезде сразу в правление отправился.

Председатель как узнал, что валов не удалось достать, так и заорал что есть мочи. А прокричавшись, успокоился было, да ненадолго — тут ему Галицкий про деньги сказал, что все до копеечки вышли, ничего не осталось. Председатель так и сел. Голову опустил, замолчал. Потом сказал: «Ходили слухи про твои похождения, да только я, Владимир Дмитриевич, людям не верил. Я тебе верил. Вот так. А ты, ты…» Он не знал, как быть теперь — так рассчитывал на своего друга. А потом взял да и сказал: «Судить тебя будем, перед законом предстанешь, гражданин Галицкий. — И страшно волнуясь, добавил: — За расхитительство государственных средств, за хулиганство твое и распутство…»