На краю государевой земли - [193]

Да Федьке-то никакого дела не было до других. Но то, что он услышал о себе, вывело его из равновесия.

Казаки припомнили ему все: и Амур, откуда он вернулся не со всем полком. А вот теперь Охотск, смерть того же Потапки, и всех казаков, кто там пал, свалили тоже на него. И как он вешал гиляков и ламутов, его кулачный порядок… Андрюшка, а то знал только он, написал на него даже о том, как он гнал водку в Эджиганске, когда был там в приказных, вместе с Гринькой…

Шингалов еще вспомнили бы! — зло крикнул он казакам.

— А что — шингалов-то! Вон — твой холоп, Пахомка-то, сбежал в никанскую землю! Сызменничал! Женился там! У богдыхана при дворе ходит в советниках! А ты же ведь посылал его для своей корысти с торгами на Амур!..

Федька, обозленный, стал отбиваться от всех этих нападок.

Боярские дети поддержали его:

— Да-да, вас загоняешь службой!

— Не гаркнешь — так с места же не двинетесь!..

— Кто, кто трогал-то тебя?!. Если раз трону — то и помрешь тотчас же!..

На площадь выплеснулись крики, остервенело заговорила она.

— Все, все — давай расходись! — велел Борятинский казакам, видя, что вот-вот дело может дойти и до драки.

В этот же день он вызвал к себе Федьку.

— Он мстит за прошлое! Еще в Охотске я саданул его! — возмутился Федька неправдой Щербака, тем, что продал его. — А там еще был его друг, Ясырка!..

— Ты-то саданешь! Кха! — даже крякнул Борятинский в восхищении от его коренастой фигуры.

— Он же свой, томский! — вдруг вырвалось у Федьки с горечью, и в его голосе мелькнула растерянность.

Борятинский строго посмотрел на него.

— Федор, есть челобитная. И я должен дать ей ход, — стал он как будто уговаривать его, чтобы он смирился с этим. — Ты все понимаешь и сам…

Это дело Федьки затянулось на целых два года, оно вымотало его, подорвало у него окончательно веру в людей.

А тут еще приехал из Москвы, из приказа Тайных дел, сыщик Федор Охлопков. Приехал он специально по государеву указу «сыскивать» про «неправды» и «плутости» сибирских воевод и таможенных голов.

И было дело, как-то на площади, на войсковом сборе, ему поноровил в сыске Андрюшка Булыга.

Андрюшка был боярский сын, чудаковатый, но правдивый.

— Да вот хотят они, ссыльные, из томских, поделить между собой Якутский острог! — заявил он сыщику.

— Как так поделить?! — встрепенулся Охлопков. — Кто же это?! Давай имена!

Его поддержал Лодыжинский. Он снова приехал сюда на воеводства.

— Да все они же! — выкрикнул Андрюшка, замялся, не решаясь вслух обвинять кого-то.

Затем, решившись, он назвал их.

— Это Федька Пущин, да Сосновский и Пашка Шульгин!.. А к ним же Ивашка Жаглов!..

— Я тебе сейчас покажу — поделить! — вспылил Федька от такой наглости Булыгина.

Он кинулся было к нему, но ему загородили дорогу Сосновский и Шульгин.

— Будет, будет тебе, Федор! — стали унимать они его.

Федька еще покричал немного на Булыгина, затем успокоился.

На этом войсковой сбор закончился. Всех служилых распустили.

На следующий день Федька пришел на двор к Охлопкову. Тот снимал угол на дворе у Семки Дежнева. Тот же уехал в Москву и все еще не возвращался. И его двор пустовал. И воевода распорядился поселить туда московского сыщика.

Походив по его двору так, словно разглядывал его, Федька обратился к Охлопкову.

— Послушай, тезка, ты посуди сам, зачем мне нужен острог! Как кричит тот дурак, Булыгин! Что?! У меня нет денег или соболей?.. Да, да, меня укоряют здесь многие, будто я нажил на Ламе 30 сороковок соболей! — запальчиво выкрикнул он, когда заметил, что Охлопков странно посмотрел на него, удивленный его откровенностью.

Хвастаться этим, да к тому же так, напрямую, перед московским сыщиком было глупо. Но Федька был обозлен.

— А хотя бы и нажил! — зло продолжил он. — Не у государя же я отнял!..

— Пущин, обо всем этом я сообщу в Москву! — строго сказал Охлопков.

— Да сообщай! Пиши, пиши! — бесшабашно махнул Федька рукой и вышел со двора.

Со злости он вечером напился. Наутро, опохмелившись, он вспомнил вчерашнюю свою дурь, рассказал о ней Таньке. Та обругала его и велела снова идти к Охлопкову и просить его, чтобы он никуда не писал об этом.

Федька так и сделал. Но ему не удалось уговорить Охлопкова, чтобы он забыл о тех его словах, не объявлял их в сыске.

И он ушел от него, понуро повесив голову.

После всего этого он стал сторониться всех и часто пропадал в своем зимовье, вдали от всех, бродил по тайге, как одинокий волк.

Танька, попервоначалу-то, всплакнула было, вгорячах накричала на него: на что, мол, ему сдались те казаки-то… Но потом она сообразила, что не казаки виноваты в том, а что-то с ним.

Глава 26. Одиночество

Уже была на носу зима. Ночами пошли заморозки, по утрам на лужицах стал объявляться ледок. И от ветра, что подул с севера, теперь некуда было деваться. Слетел весь лист, сырая земля стала тверже. Пожухли травы. В тайге стало просторно и легко ходить: упруго шаг отталкивал назад податливую землю.

Бурую спину лося Федька заметил, когда тот спускался по звериной тропе в распадок, к ручью на водопой. И он шагнул за ель и затаился, рассчитывая, что лось пойдет мимо него, по вот этой тропе, которая подходила ближе к склону… Но зверь пошел в иную сторону, не чуя его, притихшего в засаде… И он, не делая резких движений, медленно поднял самопал, положил его ствол на ветку ели, уперся ногами в землю, настраиваясь на хороший выстрел… Другого-то выстрела не будет… Зверь шел далеко, на предельном расстоянии, промажешь, и уйдет добыча. Грохот выстрела распугает тут всю живность далеко окрест и придется вновь тащиться, искать следы, подкарауливать, потеть, отмеривая по тайге не одну версту. Сейчас же подойти ближе к лосю было невозможно: тайга, сбросив листву по холодам, стала прозрачной, как решето.