На Красном камне - [4]

-- Умер!.. -- сказал громко экспансивный Барский. -- Так и мы умрём!..

-- Будет вам каркать! -- прервал его Хрептовский изменившимся голосом.

Он был мнителен и не любил разговора о болезни и о смерти.

-- Пойдёмте лучше неводить! -- прибавил он сурово. -- Пора!

Комары, подстерегавшие минуту прохлады, уже были тут и нападали на нас стадами. Хрептовский натянул длинные кожаные перчатки и надел на голову сетку из тёмного ситца, сшитую в виде четырёхугольного мешка с жёстким волосяным наличником, очень похожую на большой самодельный фонарь.

-- А не поехать ли нам в город? -- вдруг предложил Барский.

Ему всегда приходили в голову романтические идеи.

Я решительно воспротивился. Поездка в город должна была отнять неделю, а теперь было самое горячее время летнего хода рыбы, которое нельзя было пропустить без непоправимой потери.

Через пять минут мы были уже на средине реки и занимались обычным делом. Я выгребал, поворачивая одно весло влево, а другое -- вправо, и заставляя лодку описывать разнообразные зигзаги, соответственно изгибам сети. Барский с Хрептовским собирали невод в лодку с обеих сторон, ловко подхватывая извивавшихся омулей, похожих на гибкие серебряные пластинки. Лов по обыкновению был обилен. Якут улёгся на берегу у костра и заснул в ожидании нашего возвращения. По беспечному обыкновению полярных пустынь, он собирался прожить у нас день, или два, или целую неделю, тем более, что еды было много, и он мог рассчитывать на обильную трапезу.

Прометав три тони, мы решили перегрести на противоположный берег для того, чтобы угостить гостя получше. Там жила в рыбачьей избушке наша стряпка Манкы, странное существо, отличавшееся дикостью даже среди диких обитателей полярного севера. Манкы было только семнадцать лет. Она была девичья дочь якутской сироты Соготох, вскормленной на общественный счёт и сызмалетства переходившей из юрты одного зажиточного тойона в юрту другого. По якутским обычаям сирота или вдова, если у неё нет родственников, желающих принять её на своё частное попечение, переходит именно таким образом из дома в дом, с рук на руки. Смолоду Соготох была не только работницей, но и наложницей своих многочисленных хозяев, их сыновей и работников, вообще каждого, кто только мог польститься на её рябое лицо и четырёхугольные плечи. Ей так же мало приходило в голову отвергать такие требования хозяев, как и отказываться от работы, наваливаемой на неё хозяйками. В результате она прижила двух дочерей, которые случайно уцелели и выросли, кочуя вместе с матерью от одного порога к другому. Это было уже четвёртое поколение париев по женской линии, рождённое вне брака и вскормленное пинками и костями, в вечной работе у более зажиточных соплеменников.

Под конец родовой князец отдал Соготох в наложницы поселенцу Павлюку, родом хохлу, который был прислан с юга за двукратный побег и успел стать грозой всех окрестных посёлков и одиноких жилищ, собирая с них дань как настоящий господин. Манкы, однако, не захотела поселиться у Павлюка и не пошла по дороге матери. Она нашла себе убежище в кухне Павловского дома и поселилась там, не спрашиваясь никого и не принимая на себя никаких обязанностей, как приблудная кошка, облюбовавшая тёплое место под чужою печкой.

От матери Манкы унаследовала необычайную, почти баснословную умеренность в пище. Якутские женщины вообще едят мало, а общественные сироты довольствуются несколькими волокнами варёной рыбы, оставшимися на хребтовой кости чира или щуки, объеденной хозяином. Но Манкы перещеголяла их всех. По необъяснимому капризу, хотя и не беспримерному среди пропадинских женщин, она возымела непреодолимое отвращение ко всей пище туземного происхождения и приготовления и употребляла только сахар, крупичатое печенье, белые оладьи и тому подобные деликатесы из продуктов, привезённых из-за десяти тысяч вёрст. Сахар и крупчатка продаются на Пропаде по рублю за фунт, и даже для нас они составляли редкое лакомство. Можно поэтому судить, как редко и в каком небольшом количестве они доставались этой дочери нищих, которая по странной прихоти усвоила себе повадки аристократов.

Таким образом Манкы, по-видимому, приходилось не есть решительно ничего по неделе и по две, пока на её долю выпадал кусочек сладкой русской еды. Я говорю, по-видимому, так как вообще физическое существование Манкы оставалось для нас тайной. Мы пробовали сторожить её по целым неделям, предполагая, что она тайно от людей принимает пищу, но никогда не могли ничего открыть. В конце концов у нас в общине установилось обыкновение отдавать Манкы некоторую долю редких русских продуктов, хотя она постоянно возвращала половину, утверждая, что с неё "хватит". Зимою Манкы обыкновенно ничего не делала и большую часть времени спала в углу за печкой как полярный сурок в своей норе. У неё не было потребностей, и она могла не тратить на их покрытие никакой работы. Подарков, впрочем, она тоже не любила принимать и решительно отвергала все европейские обноски, которыми у нас были завалены кладовые, и которыми мы пытались наградить её вначале. Одевалась она, впрочем, опрятнее других девушек, и в её чёрные волосы была постоянно вплетена какая-нибудь пунцовая ленточка. Истина требует прибавить, что я всё-таки видел на ней европейские рубашки и чулки. Вероятно, она брала из кладовой вещи без нашего разрешения, по примеру других мужчин и женщин, оказывавших нам личные услуги, которые обкрадывали нас с утра до вечера с наивностью ребёнка и бесцеремонностью голодного дикаря. Мы, впрочем, мало обращали на это внимания и предоставляли всем желающим поживиться от нашего имущества, а в том числе и Манкы, почти открытую безнаказанность.