На колесах - [15]

— Лена, я хочу с тобой посоветоваться, — сказал Никифоров. — У меня… Я тебя прошу не надевать эту драную кофту! — неожиданно произнес он. — Ты в ней старше на десять лет.

Он собирался рассказать о том, как Губочев пытался вывезти запчасти, но из-за этой старой кофтенки, которую он когда-то купил в Тольятти, рассказывать расхотелось.

— Ты меня упрекаешь? — обиделась она. — За что? Сколько ты зарабатываешь? Мы же все съедаем. А кофта не драная, а старая. И я привыкла носить вещи долго. Наоборот, ты радоваться должен.

— Значит, денег нам не хватает? — задумчиво произнес Никифоров. Видно, придется воровать.

— Глупости! Ты думаешь, что я жадная, много хочу, в кои веки вышли погулять, а я о деньгах?

Он вздохнул, сел на скамейку и запрокинул голову. Сквозь листья мерцали звезды. «Где-то там, должно быть, тоже сидят на скамеечке муж с женок, мелькнуло у Никифорова. — А если не там, то где-нибудь на соседней улице. Сидят, что-то выясняют. Всю жизнь будут выяснять и ничего не выяснят».

— Ничего, Лена, я не думаю, — сказал Никифоров. — Что мне думать? У нас есть на книжке сто сорок рублей, возьми их, купи себе что-нибудь красивое.

— Саша, разве я об этом?

— Знаю, что не об этом. — Он перестал смотреть вверх. — Но все равно. Он обнял ее, она подалась к нему, прижавшись головой к его подбородку.

— Все считают, что мы миллионеры, но только жадные, — улыбаясь в темноте, сказала Лена. — Сегодня у меня просили в долг тысячу. Смешно, правда? Я говорю: «Да откуда у нас такие деньги?» А по глазам вижу, она мне не верит, такие они у нее униженные, холодные, как будто знала, что я откажу и все равно просила. Теперь она никогда мне не простит. — Лена уже не улыбалась, продолжала говорить с легким удивлением: — Ее сперва жалко было, я рассказывала, сколько ты получаешь чистыми, без вычетов и взносов, сколько берешь на обеды, а мою зарплату она знает, мы за соседними столами сидим, сколько у меня, столько у нее… А все равно глаза тусклые, презирает и меня и себя. Знаешь, я отдала эти сто сорок рублей. Ничего, мы как-нибудь… Она наверняка думает, что… — Лена запнулась, — ты понимаешь?

— Что я жулик? — усмехнулся Никифоров.

— И доказывать бесполезно, так уж она устроена.

— А на меня сегодня один смотрел с такой тоскливой злобой, — сказал он. — Да еще санитарная врачиха закрыла столовую.

«Полетаева, — подумал Никифоров и отпустил плечо жены. — Нехорошо…» Ему действительно стало нехорошо, точно он сделал что-то, что нужно от всех скрывать и следить за своей речью, чтоб ненароком не проговориться.

— Это большая неприятность, что закрыли столовую?

Конечно, она почуяла, как он внутренне напрягся. Никифоров молчал, чтоб не мучить жену тревогой, которую он все равно бы обнаружил, о чем бы ни заговорил. Лена сказала:

— Вася у меня спрашивает: «Я хороший?» Я говорю: «Вася хороший». «А мама хорошая?» «Мама хорошая». Тогда он говорит: «Мы хорошие».

— Да, обобщает, — отозвался наконец Никифоров.

— А почему же закрыли столовую?

— Холодильники не работают. — Он махнул рукой, встал. — Пошли домой.

— Ну, пошли, — согласилась Лена. — А все-таки откуда у тебя синяк?

— Разнимал драку.

— Ой, тебе вечно достается! Ну, зачем ты полез в драку? Какой из тебя драчун?

— А в детстве я, знаешь, какой драчун был…

Утром Никифоров отвез сына в детский сад. Возле ворот двухэтажного с зеленой крышей особняка он остановился и вытащил Василия из машины. Обычно малыш сам бежал дальше, Никифоров провожал его взглядом до дверей и махал рукой. Но сегодня Василий надул губы, собираясь зареветь, и обнял отца.

— Папа, не уезжай! Я хочу с тобой!

— Василий, мне же надо на работу, — сказал Никифоров, беря сына на руки. — Пошли.

Никифоров оставил Василия в раздевалке младшей группы, и нянечка, еще совсем не старая женщина с приятным лицом, которой, как он знал, было принято дарить подарки, взяла мальчика за руку и дружелюбно произнесла:

— Отпустим папу?

Никифоров понуро вышел, слыша плач сына.

У ворот он встретил старшего следователя городской прокуратуры Михаила Викторовича Подмогильного с дочкой, рослой, костлявой девочкой в синем платье. Поздоровались и, справившись о делах друг друга, разошлись.

Никифоров сел за руль; на обочине, в подорожниках и лютиках, еще сверкала роса. Он подождал, когда капот накрыла тень, и тронулся, догоняя ее. Не догнал и улыбнулся.

V

Еще не было восьми часов, но на площадках перед мойкой и воротами уже стояло десятка полтора машин, а возле входа в диспетчерскую ждала очередь. На третьем этаже было сумеречно, тихо, пахло холодной сыростью нежилого помещения. В приемной секретарша Вера причесывалась.

— Доброе утро, — поздоровался Никифоров. — Журков пришел?

— Не знаю, я сама только пришла. Доброе утро. — Она опустила расческу на колени и, наверное, ждала, когда директор пройдет к себе.

— Позови Журкова и Иванченко, — велел Никифоров.

Они вошли скоро, он стоял у раскрытого окна и смотрел на низкие ветлы, растущие вдоль речки.

— Садитесь, мужики, — сказал Никифоров, не здороваясь, словно и не расставался с ними.

— Напрасно вчера ко мне не зашли, Александр Константинович, — пожалел Иванченко.