На качелях XX века - [36]

Еще до того, как я послал работу по синтезу ртутноорганических соединений в журналы, я доложил ее в специально собранном коллоквиуме под председательством Николая Дмитриевича Зелинского, в той самой библиотеке, в которой мы с Язвицким несколько лет тому назад ночевали. Доклад я сопроводил демонстрациями опытов.

Моя самостоятельность, достигнутая ранее явочным порядком, была теперь закреплена, не скажу юридически, но морально. Главное же — был совершен прорыв в научную химию.

Жизнь кафедры Н.Д. Зелинского

В годы, которые я описываю, кафедра Н.Д. Зелинского жила полнокровной научной жизнью. Внутренние узкие коллоквиумы были скорее исключением, чем правилом. Время от времени уже не в библиотеке, а в большой лаборатории практикума Николай Дмитриевич собирал большие коллоквиумы, обычно связанные с приездом какого-либо крупного ученого, иногда зарубежного. Эти коллоквиумы с докладом гостя выливались в своего рода научные праздники.

Помню приезд из Ленинграда Л.А. Чугаева[151], который, правда, недолгое время, тоже был учеником Николая Дмитриевича. Начав с блестящих работ по органической химии — химии терпенов, он пришел к неорганической химии — химии комплексных соединений, и ретроспективно его путь был мне близок и понятен. Л.А. Чугаев выглядел цветущим мужчиной, которого еще не коснулась старость, хотя это было незадолго до его смерти. В умном лице его с круглым крутым лбом было какое-то сходство с зубром или, скорее, с бизоном. В то время он занимал в Ленинграде кафедру, которой раньше руководил Д.И. Менделеев. Мне он был хорошо знаком с отрочества по издаваемым им непериодическим сборникам «Новые идеи в химии» (включавшим и его собственные статьи), которые были у меня еще в приюте настольными книгами. Помню также коллоквиумы с докладами старшего из учеников Николая Дмитриевича — С.С. Наметкина[152], в то время занимавшего кафедру органической химии на Высших женских курсах, преобразованных к этому времени во Второй Московский университет[153], из которого позднее выделился Институт тонкой химической технологии имени Ломоносова (МИТХТ).

Не только представители собственной школы Николая Дмитриевича приходили на эти коллоквиумы. Выступал известный своими исследованиями равновесий смесей жидкостей и пара над ними ленинградский профессор Д.П. Коновалов[154], среднего роста брюнет, неторопливо делавший доклад уверенным низким голосом, насколько помню, об аддитивности теплот сгорания органических молекул. Делал доклад и немецкий ученый Франц Фишер[155] — автор получения синтина и синтола из окиси углерода. В эти годы научное общение с Западом было незначительным, но все же зарубежные ученые бывали в СССР, и мне приходилось слушать в Карповском институте доклады столь меня интересовавшего Косселя и Фаянса[156], на физфаке МГУ — Рамана[157], а несколько позднее — Н. Бора[158] и Перрена-отца[159].

Коссель был морковного цвета немец, наружностью более напоминавший торговца, чем ученого. Внешностью своей, но не докладом, он очень меня разочаровал, так как я считал тогда, что его концепция — столбовая дорога неорганической химии, а не переулок, как оказалось позднее.

Ж. Перрен — невысокий, коренастый, лысый, с огромной головой Сократа и темными южными глазами, очень непохожий на своего голубоглазого, горбоносого сына, которого я узнал гораздо позднее, когда он сменил Жолио-Кюри[160] на его посту комиссара по делам атомной энергии Франции. Имя Жана Перрена было известно мне с ранней юности. Он непосредственно установил путем изучения броуновского движения истинные параметры молекул.

Раман с его черным лицом, в черном пиджаке и с белоснежной чалмой, был первым увиденным мною индусом и производил экзотическое впечатление. Доклад он делал на английском, блестя белками глаз и жестикулируя пальцами — вверх-вниз, чтобы показать направления колебаний атомов в алмазе.

Незабываемое впечатление осталось от Нильса Бора, которого я знал по книгам еще с первых курсов университета, если не раньше, и очень хорошо понимал, какого масштаба человека я вижу и слушаю. Мне довелось еще два или три раза видеть его в Москве, последний раз я принимал его уже будучи президентом Академии наук СССР, незадолго до его смерти (фото 76). Поражал его жадный интерес к жизни нашей страны, к нашей науке.

Эти впечатления, однако, лишь редкие эпизоды. Главное научное общение шло в нашей лаборатории при встречах.

Мы, естественно, разговаривали о своей работе, удачах, неудачах, планах. Я помню, как однажды пришел к нам в лабораторию Георгий Степанович Павлов, который работал в 20-х гг. под руководством Н.Д. Зелинского, но не в помещении химфака, а на кафедре Института инженеров транспорта, где он преподавал. Мы с ним дружили, он участвовал в наших поездках на Кавказ; добавлю, что уже первое путешествие определило его судьбу: он женился на одной из наших спутниц, Е.А. Нырновой. То, о чем я говорю, произошло еще до Кавказа, то есть до 1924 г. Он принес к нам в лабораторию циклогексен, чтобы показать Николаю Дмитриевичу загадочное явление, которое он наблюдал, а сначала показал его нам: если вбросить в циклогексен платиновую чернь, он вскипает, и запах непредельного углеводорода исчезает. Это было рождение «необратимого катализа». Явление было изучено и вскоре опубликовано Н.Д. Зелинским и Г.С. Павловым, а затем составило целое направление работ Зелинского и его учеников.