На качелях XX века - [18]

Ясно, как мало способствовали эти мои настроения сближению с одноклассниками. Что касается приютских приятелей, то я помню разговоры с одним лишь Генераловым, который стоял на практической точке зрения: «Сколько скота пригонят на бойню, столько и убьют, будешь ты или не будешь есть мясо. Так что от этого ничего не зависит, и это ничего не изменит». Все такие разговоры мне давались нелегко. Я чувствовал, что на них у меня нет ответа. Я тогда пришел к выводу, что надо считать главным, первичным чувство и убеждение, руководившие мной, а все остальное выводить из них. Это давало какую-то почву под ногами. На заявление мамы и ее единомышленников вроде дяди Володи, заявление, свойственное вообще-то естествоиспытателям, что, мол, «животный мир так устроен, что одни существа питаются другими и что это закон природы», я уже с детства знал возражение: «На то человек и овладевает наукой, чтобы устанавливать в природе свои порядки и законы, а не следовать слепым законам природы. По закону природы человек не летает по воздуху, а, используя другие законы природы, он ниспроверг этот закон и полетел. Цель человечества преодолеть и кровавый закон попирания одних другими, в первую очередь человеком». Многое становилось мне ясно позднее. «Куда же денутся домашние животные, которых человек разводит сейчас в таком огромном количестве, если их не убивать и не поедать?» — «А зачем же разводить такое количество животных в нарушение естественной эволюции? Они вымрут и их не будет вовсе». Это в известной мере оправдалось позднее на примере лошади, которую теперь встречаешь все реже. «А дикие животные, если их не истреблять, они заполонят мир?» — «Дело обычно обстоит как раз наоборот. Если их не охранять и не поддерживать, и не подкармливать, эти дикие животные имеют тенденцию вымереть, как вымерли сокольничьи сосны». — «А как же с дорогой тебе наукой? Разве зоология, физиология, медицина могут обойтись без жестокости с животными?» — «Не подменяйте главного вопроса второстепенным и сравнительно малым. Впрочем, физиология и медицина обходятся без массовых и жестоких опытов на человеке, значит, надо идти по аналогичному пути и с животными». — «Где же граница запрету на убийство — малярийные комары, которых относят к животным, комары, клопы, насекомые-вредители и т. д. и т. п.?»

Конечно, во всем есть результат постепенности и градации, не вечные, но разные в разные эпохи. Убийство человека было когда-то повседневным явлением. Убийство человека с корыстной целью в моих глазах еще более тяжкое преступление, чем убийство животного, а убийство животного более тяжко, чем, скажем, рыбы. Без уничтожения насекомых в нашу эпоху, мы, очевидно, обойтись не можем, но отсюда никак не следует вывод, что следует разрешить убивать животных, а далее и человека. Вот примерная канва моих дискуссий с родными и с самим собой.

После 1910 г. я на протяжении всей своей жизни совершенно не ел мяса, а после 1913 г. и рыбы, что, между прочим, было нелегко в голодные 1918–1921 гг., когда существенным продуктом питания были вобла и селедка. Если я говорю нелегко, то это касается лишь голодного организма, а не воли. Я не мог и представить себе, чтобы я стал есть что-либо мне по убеждениям не положенное. В 1919 г., совершая путь в канцелярию отдела изобразительных искусств Наркомпроса[52] на Остоженку и обратно на Домниковскую, где я жил тогда в семье Сергея Виноградова, я предавался голодным мечтам о гречневой каше и других таких же изысканных блюдах, но не мог и подумать о мясе или рыбе. Когда я входил в квартиру, меня тошнило от запаха конины, которую варила для своей семьи Анна Андреевна Виноградова. Я, несомненно, пошел бы на смерть, если бы пришлось, лишь бы не съесть мяса. Так возникает фанатизм. Так родится сектантство. Эту опасность я всегда сознавал и старался ее избежать, то есть старался не противопоставлять себя всем людям. Не считать символ, протест, каким, в сущности, является отказ от мяса, за существо дела.

Уже после Октябрьской революции меня посетила мысль, что если безубойное существование человеческого общества возможно, то никоим образом не иначе, как в условиях социализма. В частновладельческом буржуазном обществе с убоем ничего нельзя сделать, и положение может только прогрессировать в сторону чикагских боен. Читая книги по марксизму, я убеждался, что решающим фактором в борьбе за освобождение должны быть не сентиментальные рассуждения и чувства, а экономика. Если приблизить такое время, когда можно будет производить пищу более дешевым способом, чем кормление и убой животных, тогда все получится само собой. Но наука 40-х и 30-х гг. была еще слишком слаба, чтобы ставить конкретно такую задачу.

Революционное время

Лето 1914 г. мы жили в Киржаче. Сохранился снимок: вся семья за столом в гостях у Бибановых — тестя и тещи дяди Володи[53]. Развернутая газета с известием об убийстве в Сараеве. На мирный Киржач пахнуло грозой. Действительно, через несколько дней я увидел объявление, приклеенное к одному из огромных красных деревянных четвероногих пожарных баков, хранивших воду на случай пожара и стоявших на уличных перекрестках Киржача. В нем было извещение о мобилизации. Папа вернулся в Москву. В Киржаче и деревнях происходили душераздирающие сцены проводов в армию. Началась война.