На изломе - [78]

Царь говорил Петру:

– Что брат твой? Никак и он старой веры и за Морозову мне супротивник!

Петр вспыхивал, но не решался сказать правды.

– Не знаю о нем ничего. Сторонится он нас. Одно знаю, что все мы, Теряевы, за тебя готовы животы положить.

– Все ли? – недоверчиво говорил царь и задумывался.

Борьба со староверами все более и более омрачала его, нарушая его тихий покой, расстраивая его веселье, забавы и игры с молодой женой.

IX Небесная кара

Грех смертоубийства, грех волхвования. И в наше безверное время убийство ближнего считается преступлением и против общества, и против духа. В ту же пору не было ужаснее греха, чем отравление жены мужем или мужа женой; равно и волхвование казалось тяжким преступлением.

Воспитанный в таких традициях, князь Тугаев не мог вынести на своей совести этих страшных грехов.

Они давили и терзали его.

Лицо его потемнело и осунулось, глаза глубоко ушли в орбиты, и взгляд сделался тревожен и пуглив.

– Анна, – говорил он иногда ночью жене своей, – не оставляй меня одного. Не уходи от меня. Мне мерещатся призраки умерших!

Анна трепетала.

– Сокол мой ясный, что с тобой? Какая кручина у тебя? Скажи мне!

Он слабо улыбнулся однажды и сказал:

– Коли я открою тебе душу свою, ты сгоришь, как от полымя!..

Анну объял ужас. Что сделал ее Павел?

Молиться, молиться!

Так же думал и Тугаев, и они ездили из монастыря в монастырь, и не было ни одного старца, ни одного схимника, у которого не исповедовался бы князь.

– Постой, золотая моя, – говорил он жене, – я к старцу схожу. А ты молись!..

И он шел и каялся в своем страшном грехе.

Слушали его старцы и схимники и в ужасе качали головами, а потом говорили:

– Иди в монастырь, схиму прими – и замаливай грех свой. Велик он зело! Не помогут молитвы без дел!

Он возвращался к жене бледный как смерть и говорил ей:

– Молись, Анна, обо мне!

– Скажи, что на душе у тебя?

Он молчал. Сказать ей – это значит покаяться и идти в монастырь, отречься от нее, от всего того, ради чего он принял такие муки. Это было ему не по силам. Любовь к молодой жене побеждала ужас вечных загробных страданий.

– Что сказать тебе, Аннушка, кроме любви моей к тебе безмерной, – говорил он ей в редкие минуты спокойствия, – ради любви этой пошел бы я на всякие муки.

– Для чего же муки, милый? – со стоном говорила Анна. – Смотри, другие любятся и веселы, и детки есть, а мы… Только изводимся с тобой.

– Ну, ну! Вот я слышал, в Ипатьевском монастыре пресветлый старец Иннокентий есть. Всякий, говорят, грех разрешает. К нему поедем!

Но и старец Иннокентий не отпустил греха Тугаеву.

Анна терзалась; в ее простом уме слагались ужасы без всяких определенных мыслей, но однажды она вдруг словно просветлела.

Это было в странноприимном доме при Черемнецком монастыре. В просторной горнице лежали они на кровати. Анна не спала, взволнованная печалью мужа, и думала тоскливые думы.

Князь спал тревожным, тяжелым сном. Он стонал, метался во сне и бормотал несвязные речи.

Вдруг он вскочил с исступленным криком. Глаза его расширились, он вытянул вперед руки и закричал:

– Ты? Ты? Опять!..

В ответ на его крик раздался другой. Князь очнулся и растерянно оглянулся. И вдруг замер в новом ужасе.

Анна соскочила с кровати и в одной сорочке стояла в углу горницы, дрожа от страха и с ужасом смотря на князя.

Он сделал к ней шаг вперед, взглянул на нее и встал как вкопанный. В ее взгляде он прочел, что она все знает…

– Ты?.. – с бесконечным ужасом и страданием произнесла Анна.

Он вздрогнул.

– Да, да! Вот он, мой грех! Вот мое окаянство! Анна, милая!

Он упал на пол, и в несвязных словах полилась его ужасная исповедь.

Ах, не встречаться бы им здесь вовеки! Не волен он был в сердце своем! Все мутилось, не в себе он был. Дьяволы томили его, дразнили и мучили! Видит Бог, он боролся…

Анна слушала и трепетала.

Вон он, грех лжи и обмана! До чего дошла она! Ведь и она в той душе загубленной повинна.

– Иди в монастырь! Я тоже уйду!

– Но я люблю тебя, Анна!

– Прочь! Прими руки… окаянный!

– Что?

Князь вскочил как ужаленный и схватился руками за голову.

– Прочь, прочь, прочь! Не скверни меня руками своими! – твердила, дрожа, Анна.

Князь дико вскрикнул, захохотал и бросился из горницы.

– Куда? – остановил его привратник.

– Прочь! – оттолкнул он его с силой и выбежал за ограду.

Была весна в начале. Огромное озеро, что окружало монастырь, почернело и вздулось, готовое сломить лед при первом порыве ветра.

– Проклят, проклят! – бормотал князь, бегом спускаясь на зыбкую поверхность талого льдца.

– Братии, душа гибне! Спасайте! – закричал испуганный привратник.

– Боже, спаси и помилуй!

– Проклят, проклят! – твердил князь, увязая в снегу, попадая в лужи талой воды. Вдруг перед ним мелькнул словно призрак его умершей жены.

– Опять ты! – закричал он исступленно и рванулся вперед.

– Сгиб! – раздался вопль с берега.

При свете луны привратник увидел, как князь на всем бегу словно провалился. Он упал в прорубь. Крик привратника огласил уснувшую обитель.

Несколько иноков выбежали на берег. Отважные монахи бросились следом за князем, дошли до проруби, но не увидели его трупа.

– Затянуло под лед, – толковали они потом.