На изломе - [77]

– С нами Христос! – сказала Морозова. – Теперь поляжем, княгиня!

И, задув огонь, они полегли; Морозова в свою постель, а княгиня торопливо скрылась в ближний чуланчик, где до того спала Меланья, и легла на лавку.

Почти тотчас вошли к ним присланные.

– Эй, огня! Кто там есть! – закричал в темных горницах дьяк. Испуганный слуга принес светец, и они вошли в опочивальню боярыни.

Архимандрит прямо подошел к ней.

– Ты боярыня Морозова?

– Я! – не вставая, ответила боярыня.

– Государь до тебя прислал спросить: как крестишься? Встань и ответствуй!

Морозова протянула руку с двуперстным сложением и твердо ответила:

– Так!

– Гм! – ответил несколько смущенный архимандрит. – А были у тебя тут старица Меланья и прочие инокини. Они где? Сказывай без утайки!

– По милости Божьей и молитвами родителей наших, по силе нашей, в убогом дому нашем были завсегда отворены настежь ворота для странных, убогих и нищих. Были тогда и Меланьи, и Степаниды, и Карпы, и Александры. Ныне же никого нет!

– Ну-ну, поищем! Ларион Иванович, делай сыск!

Дьяк Иванов, худой как щепа, с острой козлиной бородкой, щурясь и шмыгая носом, стал шарить по всем углам, вошел в чулан и вдруг нащупал женское тело.

– Здесь! – закричал он и поспешно спросил: – Кто ты есть?

– Я князя Петра жена, Евдокия Урусова!

Словно ошпаренный выскочил дьяк из чулана. Был он думным дьяком и хорошо знал, что за сила князь Петр.

– Чего ты? – спросил архимандрит.

Дьяк только тряс головой.

– Тамо… тамо… княгиня Урусова!

– Княгиня Урусова! – воскликнул изумленный архимандрит, но тотчас принял важный вид и грозно сказал:

– Спроси, как крестится?

– Не смею! – ответил дьяк. – Нас до Морозовой посылали!

– Спрашивай, волчья сыть! – заревел Иоаким.

Дьяк трусливо заглянул в чулан.

– Кккак… крестишься, княгинюшка? – замирающим голосом спросил он.

– Так! – твердо ответила Урусова и вытянула руку со сложенными двумя перстами.

– Ай-ай-ай! – загнусил дьяк. – Что же теперь делать?

– Побудь да поблюди их, а я живо! – сказал архимандрит и, выйдя из дому, спешно поехал во дворец. Царь ждал его со всей думой.

– Государь, – сказал Иоаким, кланяясь, – как повелишь: там сестра ее Евдокия, княгиня Урусова. Обе сопротивляются крепко.

– Возьми и ту! – угрюмо ответил царь и глянул на князя Урусова. Тот не повел и бровью[24].

Иоаким вернулся.

– Ну, боярыня, – сказал он ей строго, – понеже не умела жить ты в покорении, но в прекословии своем утвердилася, а потому царское повеление постигнет тебя, и из дому ты изгоняешься. Полно тебе жить на высоте, сниди долу, встань и иди отсюда!

– Скорбна ногами зело, старче, – насмешливо ответила Морозова, – ни стоять, ни ходить не могу!

– А ты, княгиня?

– И я тож!

Иоаким покраснел от досады.

– Эй! Посадите их на стулы и вон несите!

Люди тотчас ухватили сестер, посадили их на кресла и понесли вон из горниц.

– Матушка! – раздался крик ее сына, и он подбежал к ней.

– Иди прочь! – закричал на него дьяк.

– Дайте проститься! – в первый раз взмолилась Морозова и обняла своего сына.

– Прощай, Иваша! Прощай, сокол мой!

Мальчик плакал. Их разлучили насильно.

Потом заковали обеих сестер и вместе с креслами посадили их в подклети.

Терентий тотчас въехал во двор, едва скрылись царские слуги. Он подбежал к клетям и страстно прижался лицом к двери.

– Мати, благослови и меня на страдания! – вскричал он.

– Благословляю тебя на жизнь в миру! – нежно и ласково ответила Морозова. – Иди, Терентий, прочь теперь. Неравно увидят, и тебе худо будет!

Через два дня взяли Морозову в Чудов монастырь и привели в палату.

Там заседал целый синклит. Митрополит Крутицкий Павел был во главе, сидел тот же Иоаким, думные дьяки и много попов.

– Феодосия, чадо мое! – ласково заговорил Павел. – Опомнись! Наговорили это тебе старцы и старицы, а ты довела себя до такого поношения!

– Не старцы и старицы, а слуги Христовы! – ответила Морозова, не вставая со стула, на котором сидела.

– О, овца заблудшая…

– Вы заблудшие, а не я!

– Не перебивай речи…

– И слушать вас зазорно!

– Истинно ты бесом обуяна, – с горечью сказал Павел, – ответствуй спроста. По тем служебникам, по которым царь причащается, и благоверная царица, и царевич, и царевны, причащаешься ли ты?

Морозова только усмехнулась.

– Известно, нет! Потому я знаю, что царь по развращенным Никоном изданиям служебников причащается.

– Как же ты об нас всех думаешь? – с гневом вопросил Павел. – Что? Мы все еретики?

– Ясно, что все вы подобны Никону, врагу Божию, который своими ересьми как блевотиной наблевал, а вы теперь его скверненье подлизываете!

– Так ты не Прокофьева дочь, а бесова!

– Я дочь Христова!

– Врешь, бесова! В железа ее!..

Ее ухватили и, спешно заковав в кандалы, надев цепи на шею, повлекли через весь Кремль в подворье Печерского монастыря, где и посадили в яму.

Она же пела и славила Господа.

Княгиню Урусову заточили в Алексеевском монастыре, где ее мучили и терзали старицы, заушая ее, лишая пищи и всячески глумясь над ней за ее упорство.

Терентий страдал и уже не мог скрыть от людей своих страданий. Лицо его осунулось, глаза загорелись лихорадочным блеском.

Царь пытливо посматривал на него и качал головой или хмурился. Прежде Терентий прикрылся бы улыбкой или отвел взгляд. Теперь же он дерзко, вызывающе взглядывал в ответ, словно ожидая опалы и радуясь.