На изломе - [74]

– Великий государь прислал меня до тебя, боярыня, чтобы быть тебе по чину на свадьбе во главе прочих боярынь и царице титул сказать!

Морозова склонила голову, потом выпрямилась и ответила Петру:

– Благодарю государя за честь, а только не могу я идти и дьявола радовать. Не могу потому, что служба у вас не Божья, а антихристова, что свадьба у царя скоморошья и что невместно мне, смиренной рабе Божьей, на скоморошьи игры взирать. Вам радость, а мне скорбь, потому – вижу, как вы, неразумные, все антихристу продались.

Краска залила лицо Петра. Он считал себя верным царским слугой. По его понятиям, царь был земной владыка, и оскорбление царя было для него оскорблением святыни. Он с изумлением воззрился на Морозову и сказал:

– Так ли слышу?

Она усмехнулась и ответила:

– Так, миленький, все так! Так и царю перескажи…

Петр, не поклонясь, повернулся и вышел от Морозовой, смущенный, взволнованный. Он уже собирался сесть на коня, как вдруг к нему спешно подбежал Терентий и, ухвативши его за руку, взволнованно сказал:

– Брат! Как старший после отца, заклинаю тебя: не передавай царю ее речи! Не ускоряй конца ее!.. Скажи царю как-нибудь иначе; скажи просто, что недужится ей; пусть, коли будет что с ней, так не от нашего рода! – Голос его дрожал, и гордый Терентий умоляюще смотрел на брата.

Брат вспыхнул:

– Как она смела так на царя говорить? – Но доброе сердце его отошло тотчас при виде волнения Терентия.

– Хорошо, брат! – сказал он Терентию. – Скажу по-иному!

И, приехав во дворец, он сказал:

– Государь, боярыня отказалась. Просит слезно простить ее, потому, дескать, что ногами зело прискорбна: не может ни ходить, ни стоять…

Царь нахмурился и гневно ударил по налокотнику кресла.

– Знаю, знаю! – закричал он. – Она загордилась. Ну да попомнит она меня!..

А в это время у Морозовой происходила трогательная сцена. Инокини окружили Морозову и жалобно говорили:

– Отпусти нас, мати, чтобы не пострадать нам здесь!

А Морозова утешала их:

– Нет, голубицы мои; не бойтесь, мои миленькие, еще теперь за мной не будет присылки.

Она ушла в моленную и долго молилась там, с исступлением повторяя:

– Господи, сподоби меня пострадать за истину!

Терентий мрачно возвращался домой и думал, что близко время, когда он сбросит с себя маску притворства.

VI Свыше сил

Темная зимняя ночь. В опочивальне князя Тугаева душно и мрачно. Большую комнату с низким потолком и с широкой печатью слабо освещает трепетный свет лампадок. Высокая кровать под пышным балдахином кажется катафалком. На пуховой постели, раскинувшись, спит княгиня Анна Михайловна. Косы ее разметались. Она чему-то улыбается во сне и прерывисто дышит, а рядом с ней, облокотясь на подушку, без сна лежит князь Тугаев, и лицо его с расширенными глазами изображает страх и страдание. Сбросил он с себя одеяло, расстегнул ворот рубахи, а все ему душно, жарко и неможется. С той роковой ночи, как приехал он к Анне с вестью о своем вдовстве, не было у него покоя ни на день, ни на час. Все видится она, постылая жена-покойница, искушение дьявола в образе Еремейки, вспоминаются страшные дни и часы страдания и смерти жены…

Как она мучилась! Как стонала! Как металась перед смертью, а потом вся скорчилась, почернела, словно спалил ее огонь…

Не простится такой грех вовеки! Обречен он на окаянство, на геенну огненную, на муки адские…

Глаза его расширились еще больше, и он в испуге вскочил с постели.

– Что это?..

В углу за печкой что-то зашевелилось, от стены отделилась какая-то тень, всколыхнулась и двинулась… Тугаев вытянул вперед руки и закричал не своим голосом. Анна проснулась и в испуге поднялась в постели.

– Павел, очнись, что с тобой? – закричала она.

Он тяжело вздохнул, провел рукой по лицу и огляделся растерянным взглядом.

– А? Что? – спросил он.

– Ты кричал; тебе что-то привиделось. Что с тобой? Отчего тебе снятся такие тревожные сны? Ты совсем изменился, мой сокол!

Он опустился в постель и лег навзничь. Капли холодного пота орошали его лоб.

– Ничего, Анна, ничего, голубка моя! Спи спокойно.

– Но ты тревожишься? Твое лицо в поту? – Она нежно притронулась к его лбу рукой. – Не спрыснуть ли тебя водой? Не почитать ли псалтырь?

Он слабо покачал головой:

– Нет, ничего не надо! Только укрой меня. Мне страшно.

Она обняла его, прижала его лицо к своей груди, и он мало-помалу забылся тяжелым сном. Не спала теперь Анна Михайловна. «Что с ним такое, – думала она. – Неужели Господь так карает нас за ложь перед батюшкой с матушкой?» И она решила перед ними покаяться. Хотя и знала она, что наступит день, ночные страхи ее развеются и у нее не хватит духу привести в исполнение свое решение, но все же теперь она успокоилась и забылась сном рядом с мужем.

Невесела была их жизнь. Они почти никуда не выезжали, и у них почти никого не бывало. Она все время проводила в неустанной работе у себя в терему или ездила по монастырям, развозя дорогие вклады и молясь всем святым и угодникам. Он ездил только в свой полк, виделся только с Петром, постоянно был угрюм и мрачен, а иногда вдруг седлал коня, брал своего стремянного и уезжал из города на два, на три дня.

– И у Аннушки нашей нелады какие-то! – с горечью говорила княгиня Ольга Петровна своему мужу.