На исходе зимы - [15]

Света целыми вечерами в библиотеке. В семь часов, как только закрывается детский сад, она сразу ко мне. Скользнет тихо, как мышонок, за перегородку, снимет серенькую свою шубку, красные рукавички на шнурке, и все это на гвоздик, специально для нее прибитый, и ожидающе смотрит на меня.

— Что читать будем? — спрашиваю.

— Клокодила, — отвечает.

Угощаю ее конфетой, вручаю «Крокодил». Она несет его торжественно на большой стол, взбирается коленками на сиденье стула и разглядывает картинки. Сидит бесшумно, как мышь под метлой, тихонько страницы перелистывает. Так было в прошлом году. А нынче, смотрю, губами шевелит. Оказывается, читает. У кого научилась, сам не пойму. Но трудное это дело — иногда на ее курносом носишке даже росинки пота пробиваются…

Так вот, у этих-то читателей и обосновался наш Георгий. Анна мне сказала вполне твердо:

— Не смей ходить. Еще чего не хватало.

Но это, как я понимаю, гордость ее высказалась, материнское свое она поглубже запрятала. Запрятать-то запрятала, а знаю — не простит мне, если не схожу.

Прежде всего решил подготовить себя к встрече. Как-никак, пять лет не виделись. Обдумал, что и как. Несколько выражений подобрал, сильных и убедительных. Зайти решил прямо из библиотеки, чтоб не откладывать в долгий ящик и чтоб на душе не висело.

И вот она передо мной — избушка на курьих ножках. Однако, с модернизацией. Кнопка и автоматика. Кати, конечно, дома нет, а Асаня с журналом. «Наука и жизнь» пришла, так теперь его от чтения за уши не оттянешь. Поэтому был я крайне изумлен, что при виде меня он с готовностью журнальчик отложил, стул мне подал. Чего-чего, а вежливости у него не отнять.

Оглядел я комнату — на кровати из-под одеяла нога в дырявом носке выглядывает. Значит, Георгий здесь, и разговора со мной ему не избежать, а стало быть, и спешить мне особенно ни к чему. Начал расспросы про Асанино здоровье: каковы последствия мотоциклетной катастрофы, как голова, как рука, не обнаружились ли какие новые неполадки в организме. Асаня с улыбкой на все вопросы отвечает. Улыбка у него, надо сказать, расчудесная — такая располагающая. Ни у кого такой не видел. Разговор веду, а сам, между прочим, на одеяло поглядываю — надолго ли у племянничка моего блудного носом в стену лежать терпения хватит? Неужели же действительно он спит? Не может быть. Разговор я вел, голоса не придерживая. Давно бы пора уже проснуться. Потом мне эти прятки надоели. Спрашиваю Асаню:

— А кто это у тебя под одеялом прячется?

Асаня мне без всякого смущения:

— А это так… товарищ один.

— Нет, — говорю, — старого воробья на мякине не проведешь. Давай подымай своего товарища — я не к тебе, а, главным образом, к нему пришел.

Тут одеяло в сторону, и Георгий садится. Как я ни зол на него был, а все же что-то защекотало у меня в переносье. Едва сдержал себя…

Уехал он, по сути дела, мальчишкой, а сейчас передо мной мужчина. Погрубее стал в лице, детской прелести уже той нет, и в плечах раздался, и на подбородке щетина небритая, а для меня все же мальчонка и никто другой. Спрашиваю:

— Болен?

— Нисколь, — отвечает.

— А по какому случаю днем в постели валяешься?

Асаня посмотрел на друга, подмигнул:

— Может, мне до магазина пройтись?

— Сделай одолжение, — говорю, — пройдись. До магазина или куда подальше, только оставь нас на время одних. Да не обижайся, у нас разговор предстоит семейный… А если за водкой вздумаешь, то дело твое, но я со своей стороны предупреждаю — ни капли в рот не возьму… не за этим я сюда шел.

Асаня отродясь ни на кого обиды не имел. Шубенку накинул и вышел. Остались мы с Георгием вдвоем.

— Значит, проездом? — спрашиваю. — Так куда же путь держишь, если не секрет?

Вижу, разговаривать ему страсть не хочется, однако куда денешься? Поморщился, пятерней шевелюру свою со лба убрал.

— К морю… В Сочи, может быть.

— Вот как? Цитрусов захотелось?

— А почему бы и нет? Витамины.

Взбеленили меня не слова его, а интонация. Нет уж, думаю, если за пять лет ни единым письмишком не перекинулись, то нечего теперь о пустяках. Беру быка за рога.

— А учиться как?

Гошка нахмурился, промолчал.

— Или считаешь, пол-института одного, половинка другого — а в сумме законченное высшее? Все в жизни познал, все ясно и понятно?

Вижу, тема эта племяннику — хуже горькой редьки. Но положение его безвыходное. Человек я пожилой, к тому же родной дядя — не выгонять же меня.

Зевнул он притворно.

— Высшее да высшее. Вы с матерью мне с детства в уши жужжали. А без высшего что, не человек? Не в том суть, дядя.

— В чем же? — спрашиваю. — На койке валяться или цитрусы жевать?

Смотрю — в глазах злость блеснула, какая перед дракой бывает.

— Да хоть бы и цитрусы. Почему я обязан до седых волос за книжками корпеть? Почему я не вправе по-своему жизнь прожить?

— А что значит «по-своему»? Можно по-своему в космос взлететь, а можно по-своему рылом в корыто уткнуться и помои хлебать.

Смотрю, покраснел. Вот-вот взорвется. Однако опять сдержался.

— А мне ни космоса, ни корыта не нужно.

— А чего же, все-таки?

— Свободы.

— Все это чушь. Ты лучше скажи — из института-то выгнали?

— Нет, сам ушел.

— Свободы этой самой захотелось?