На хуторе - [5]

– С дочкой.

– Пенсию платят?

– Пенсия… – тихо ответила Феня. – Одна слава, что пенсия. Стажу колхозного нет. Зачем, мол, уходила из колхозу? А я разве по своей воле…

Архип слушал Феню, а что сказать ей, чем утешить, не знал. Одно лишь промолвил:

– Такая наша жизня. Прожили век за куриный пек… – И, перемолчав, сам пожаловался: – А меня топка зарезает. Бедствуем с углем. Морозяка жмет, а топить нечем. Хучь костер, такой вот, посеред хаты жги. И никому не дошумишься, никто слухать не желает.

– Вы с бабкой вдвоем? Дети-то не при вас?

– Нынче детей удержишь? Они к своему стремятся. Одне…

– Оно, може, и лучше, – вздохнула Феня. – Я вот покою хочу. Чудок бы самой пожить. Отдохнуть. Весь век в чужой воле. То в мужней, то в дочериной…

Костерок догорел, и призрачное тепло его быстро развеялось в студеном поле. Белая степь лежала вокруг, белая дорога дымилась поземкой, чернели вдоль дороги, в снегу по пояс, вязки и клены, и не было никаких машин. Лишь синий автобус как застрял на пути к Малой Дубовке, так и стоял там неприкаянно.

Мохнатые от белого инея лошаденки стояли, покорно опустив головы, и солому не жевали. Мужик-возница, бросив окурок, сказал жене:

– Поехали, а то вторую ногу отморозишь. Ничего боле не будет. Тетка Феня, так как? Или рискуешь?

– Да сама не знаю. Меня ждут. Чего же это такое сделалось? Погода совсем разорилась.

– Стихея… – ответил Архип. – Стихея.

– А може, нам Бог поможет, – нерешительно сказала Феня.

И, словно услышав старую женщину, издалека-издалека, со стороны Малой Дубовки, донесся слабый, но явственный рокот. Это был рокот трактора.

– Автобус либо вытягать едут?

– Похоже…

– Его бы подале запихнуть, чтоб до весны сидел.

– Машина!

– Где?

– Трактор машину тянет.

– Либо из Большой Дубовки?

– А откель еще? Из Большой. Это на станцию они едут. До грейдера – трактором, у них там балки непролазные.

– Може, на центральную?

– Не, на центральную прямая дорога.

Трактор рокотал все ближе и ближе, за ним на тросу тянулась машина с крытым брезентовым верхом. И наконец они выехали на грейдер. Машину отцепили. Она шла в райцентр, на станцию. В кузове, под брезентовым тентом было людно. Но уселись все. Архипу на лавочке места не досталось. Он пристроился почти у заднего борта, на запасном колесе. Пристроился, плащ подоткнул, чтобы не поддувало, закурил.

Машина тронулась. У заднего борта вихрило; снежная пыль клубилась и оседала на Архиповых валенках, холодила лицо. Но позади остался кирпичный теремок остановки; и вот уже сгинула в снежную бель Малая Дубовка; и белая дорога бежала из-под колес.

Ехали долго. Заворачивали в Березовку, людей ссаживали, две свиные туши сдавали. Пока то да се, бумажки писали. Пришлось ждать. В кузове прижухли. Мужик с головой, обмотанной бабьим пуховым платком, все охал, зубами маялся.

И в четвертом часу прибыли наконец в райцентр. Правда, Архипу подвезло. Машина остановилась неподалеку от конторы, где уголь выдавали.

В поселке было теплее, чем в степи. Но Архипа, до нутра промерзшего за день, познабливало. Согрев был один – курево. И старик закурил, отряхнул с плаща и валенок снег и направился к воротам «Райтопа». Ему дважды приходилось покупать здесь уголь, и порядки были знакомы. По правую руку от входа стояла контора, но спешить туда Архип не стал, а прежде оглядел территорию. Уголь был. Возле рельсовых путей высился курган мелкой «семечки». Отдельно лежала куча доброго угля, антрацита. Обглядев эту картину, Архип в контору вошел. Там три стола помещались, и сидели за ними одни женщины.

– Здравствуйте, дочушки, – снимая шапку, поздоровался Архип. – С праздничком вас, с Рождеством Христовым. Или вы в городе такие праздники отменили? А я вот к вам пришел по-деревенски прославить, може, вы мне чего и подадите, – он тонкую политику вел, подлаживался и немножко дурачка деревенского из себя строил. – Рождество твое Христа Божие, воссияй миру свет разума… Не славят у вас так-то вот?

Конторские женщины заинтересованно головы подняли.

– Нет, деда, у нас было, да прошло.

– А вот у нас досе славят. Ныне моя бабка конфетов приготовила, печеньев, мелких денег. Родне и постарше какие – тем бумажные.

– Взрослые славят?

– А почему? Славят. Приходят как положено. – Архип, конечно, лукавил. Старое отошло. Из взрослых один на хуторе славильщик остался, Афоня Чертихин. Тот ходил. Остальные давно бросили. Но сейчас Архипу впечатление нужно было произвести, задурить бабам головы. – Приходят… А как же? Прославят. Вольешь им самогоночки…

– Ну, это и нашим мужикам покажи выпивку, они не то что Бога, черта прославят.

– Точно! Запоют еще как…

И женщины, о пьянстве мужиков вспомнив, к Архиповым речам как-то сразу остыли и спросили его:

– С чем пожаловал, деда? Угля нету.

– Как нету? А на дворе?

– Мало что на дворе… Мы же к тебе во двор не лезем, не высматриваем, где что лежит. Нету. Это учреждениям.

Полная женщина в очках, она возле окошка сидела, догадалась:

– Да ты же и не наш? Ты где живешь? Откуда ты?

– С колхоза.

– Ну, вот в колхозе и получай. Ты новую вывеску видал? «Гор-топ». Мы теперь только город снабжаем. Понятно?

– Нету у нас в колхозе угля, не дают. Чего бы я ехал? Нету. Порошины нету. А у меня весь вышел. Чего же нам с бабкой теперь, померзать? Помогите, Христа ради. Вы – девчата хорошие, с праздником я вас поздравил. Поимейте снисхождение к старикам.