На холмах любви - [35]

– Ваша глупость, сэр, только подтверждает то, что, кроме нескольких часов, по принуждению проведенных с вами в постели, у меня с вами нет ничего общего.

Тут Роберт запел со злобной радостью:

Увы, моя девица

На меня гневится:

Не отдает мне сердце,

А только ягодицы...

Годится!

– Сэр, если вы и дальше намерены выражаться столь вульгарно, я поверну обратно и вернусь в Эшкерк. Возможно, женщины, в обществе которых вы бываете, и не смущаются подобными разговорами, я же нахожу их оскорбительными. Боюсь, ваше общество для меня всегда будет невыносимо.

Однако Роберт был не из тех, кто отмахивается от брошенной перчатки. Он проговорил:

– Как можете вы быть столь уверены в этом, Элизабет?

Элизабет повернулась к мужу. Теперь они смотрели друг другу в глаза, и ни один не хотел первым отводить взгляд.

– Милорд, советую вам ни минуты не сомневаться в том, что моя воля не слабее вашей. То, что я подчинилась вашей грубой силе, еще не значит, что я сдалась. В нашем поединке вы сильнее меня, милорд. Но не забывайте, существует еще и хитрость. Честно говоря, я считаю большинство горцев дикарями. Но вы, милорд, худший из них всех, поскольку вы знаете, как должно себя вести, но делаете вид, что не знаете. Ваши люди насквозь пропитаны семейной и родовой спесью, но при этом спокойно смотрят, как вы бездельничаете и пьянствуете, в то время как земля у вас пребывает в запустении. И в то же время вы готовы ринуться в любую кровавую битву, какая подвернется, лишь бы показать свою храбрость.

В глазах Роберта вспыхнул злой огонь.

– Сударыня, наши недоброжелатели часто возводят на нас напраслину. Наша земля – сплошные скалы и склоны. На ней особо не развернешься, и все же мы используем каждый клочок нашего любимого Хайленда. Мы возделываем то, что можем, там, где можем. По-моему, это называется не праздностью, а... как-то по-другому. Что же до этих дикарей, – продолжал Роберт, – о которых вы говорите с таким презрением, они вовсе не должны менять свои обычаи ради вас и только потому, что вы считаете другие обычаи лучшими. Ведь враги уважают и боятся их. Я же полагаю, что не обязан оправдывать или объяснять мою преданность и привязанность к ним, поскольку я одной с ними крови. И вы тоже должны быть им преданны. Уважение же нужно заслужить.

Элизабет передернула плечами.

– А почему это, сэр, я должна быть им преданна?

Роберт ответил тоном, не терпящим никаких возражений:

– Потому что вы моя жена, Элизабет.

«Как мне надоели эти гляделки, – подумала молодая женщина. – Он, наверное, часами перед зеркалом упражнялся».

– На один год, милорд. – И Бет пустила свою кобылку вскачь.

Следующие четверть часа они ехали молча. Каждый погрузился в собственные мысли. Элизабет была сбита с толку своим двойственным отношением к Роберту Керкленду. С одной стороны, она была целиком во власти мужа, и хотя старалась не поддаваться, но в постели он всегда умел сделать так, что она отзывалась на его ласки. Элизабет сама себя ненавидела за эту слабость. Но Роберт разжег в ней скрытый огонь. Конечно, если этот огонь уже занялся, любой мужчина сможет превратить его в костер!

Вскоре они подъехали к маленькой горной деревушке Керкмуир, состоявшей из нескольких домов, кузницы и церкви. Дома – простые прямоугольные постройки без окон, сложенные из грубого камня, не скрепленного раствором, с соломенными крышами. Каждый дом был разделен на две половины: в одной жили люди, в другой – домашний скот. Единственная дверь вела в оба помещения.

Хотя большая часть членов клана Керклендов принадлежала к протестантской церкви, Элизабет с удивлением заметила, что храм в деревне – католический. Он сохранялся для тех, кто придерживался старой веры. Это было маленькое простое здание, тоже без окон, со стенами – из прутьев, обмазанных глиной. Единственным украшением его был алтарь из березового дерева и распятие, висевшее на стене.

Супруги остановились у самого большого дома в деревне. Роберт спешился, помог Элизабет сойти с лошади. Человек, появившийся в дверях дома, заслонил собой весь дверной проем. Ему было по меньшей мере лет восемьдесят. Волосы – совершенно белы. Одет – в типичный костюм горца: простую белую рубаху, плед, закрепленный на поясе ремнем, на ногах броги, килт до колен; поверх рубашки – безрукавка из оленьей кожи.

Осанка этого человека была гордой, исполненной достоинства. Годы не согнули его.

Старик узнал Роберта, и его изборожденное морщинами лицо расплылось в улыбке. Он шагнул вперед и обнял молодого человека.

– Это наш новый лэрд, Мэри! – крикнул он низким голосом, обращаясь к кому-то в доме.

Появилась женщина лет шестидесяти. С ног до головы она была укутана в плед, который на талии перехватывал пояс. Небольшой кусок льняного полотна, завязанный под подбородком, покрывал волосы, заплетенные в косы и уложенные на макушке. Полными руками она обняла Роберта, тот тоже обнял и поцеловал ее. Женщина погладила Керкленда по щеке, в глазах ее блестели слезы.

– Ах, Робби, мы соскучились по тебе, мальчик. Роберт опять обнял ее и опять поцеловал в щеку.

– Слыхали мы, слыхали, что старый лэрд помер. Жалость-то какая. Все мы тут горевали, все. Мы ведь любили его, Робби.