На грани веков - [56]

— Коли ты беглый и живешь в лесу, зачем так часто выходить на люди и путаться в толпе! А если поймают?

У Друста голос как из бочки, каждое слово отдельно, точно отрубленное. От трезвого по целым дням слова не услышишь, а тут язык развязался, как у остальных.

— Меня ловить не станут. У меня здесь одни дружки.

Симанис пришел на помощь:

— Свою кружку он тоже заслужил: всю неделю проработал на покосе. Наш-то хорошо знает, что он живет за болотом в липовом логу, но не тревожит. Зачем ему трогать человека, который в его лесу ничего не крадет да еще приходит поработать, когда косари нужны позарез?

— Что же он в лесу ест?

Ян рассмеялся и хлопнул Друста по животу.

— Да что такой скотинке надобно? Разве в лесу ягод да грибов мало? За лето насолит на целую зиму. Разве в сосновских лесах нельзя ставить силки на зайцев да на лис? На добрую лисью шкуру покупатели всегда найдутся. В сосновских лесах и куница попадается. Сколько платят за кунью шкурку?

Друст довольно рыкнул — это, видимо, должно было понимать как смех.

— У него есть самодельная пистоль с собачкой и кремнем, все как положено.

Ян-поляк покрутил головой.

— Так близко от сосновской межи да еще в сосновских лесах. Эстонец тебя все равно когда-нибудь схватит.

Друст ударил кулаком о кулак.

— Живьем никогда! Пусть поймает сокола в небе, пусть поймает волка в болоте.

— Поймать не поймает, а подстрелить сможет. И тебя тоже, ты ведь тот же волк и есть. Холодкевич здесь ничем не поможет. Шведские власти тоже издали строгие законы о беглых. Ведь для их собственных имений тоже нужны крепостные — кто же землю пахать станет?

— Для эстонца я ее больше пахать не стану! Пусть сам пашет или катится ко всем чертям!

— Ты лучше не ори. Холодкевич за эстонцем поскакал. Может, тот сейчас где-нибудь здесь сидит.

Друст хотел вскочить на ноги.

— Где он? Я ему шею сверну!

Но его усадили обратно. Крашевский положил руку на его заплатанное колено.

— Ошалел, что ли? Эстонец здесь гость, с тебя шкуру спустят. Но с чего у вас вражда такая?

Друст отмахнулся.

— Чего там рассказывать — давние дела. Это еще с тех пор, как он старого горбуна Марциса велел выпороть. Мы с Юрисом старосте по черепку, старика за дверь. А этот сразу к нам, ревет, как бык. Дубинка над головой, я за ту дубинку, а Юрис шкворнем его по лбу. Ну, чего еще — я в лес, Юрис — в Ригу к шведам.

— Так и тебе бы лучше в Ригу?

— Разве я могу? Жена и дитя малое, куда их девать? С ними в Риге не берут.

— С женой и ребятами оно верно, труднее. Может, если б ты был уж особливо хорошим ремесленником, такие всегда найдут, где приткнуться. Что ты толком умеешь?

— Сказано же тебе: лис да куниц силком ловить, шкуры дубить.

— Кожевники тоже на земле не валяются. Обручи на бочки набивать, верно, тоже умеешь? Ну, уж мешки носить ты бы наверняка смог. Видишь ли, Друст, я вот как думаю. У меня в Риге есть давние хорошие знакомые. Если я дам тебе письмо, ты обязательно пристроишься там. Когда тебя здесь станет припекать, удирай. Только одежду получше раздобудь. Да и жену с дитем где-нибудь на время хорошенько укрой.

Возбужденный посулом да еще успев не раз приложиться к жбану с пивом, Друст расхвастался.

— А мои сами умеют хорониться почище меня. Девчонка и по кустам лазит, и на деревья забирается, что белка. Чем мне плохо в лесу! В лесу я человек вольный, плюю на всяких эстонцев.

— Оно, пожалуй, и так. Я и сам живу почти что в лесу, а настоящей свободой это не назовешь. Но, может, и тебе удастся выйти из лесу. Молодой Брюммер домой едет. Я его в Отроге встретил, он тут хочет править на шведский лад, тогда и вам станет полегче.

— Нам правление их ведомо. Лад шведский, а палка своя. Им все лады хороши, лишь бы мужиков получше обдирать. Старый Брюммер кузнеца Марциса велел бить, пока не покалечат. Мою мать невзлюбил, до тех пор гонял с вязанками соломы из овина в клуню, пока та не надорвалась и не померла. Думаешь, молодой лучше будет? Эту породу тянет на человечину, что козла на мочу. Меня он из лесу не выманит. Если я оттуда как-нибудь выйду, то нежданно-негаданно, и уж для него было бы лучше, чтобы я там и оставался.

— Все же лучше подумай о Риге…

Бочка с дегтем прогорела и погасла, только несколько головешек еще дымилось на земле возле шеста. Летняя ночь сразу показалась куда темнее, чем на самом деле, а верхние окна замка светлее. Вначале с досады, а потом и в охотку Холгрен выпил довольно много прославленного лаубернского пива. И впрямь все заботы показались пустячными и далекими, он уже чувствовал себя неплохо. Старики крестьяне души не чаяли в своем господине, который не был ни суровым, ни гордым. Они смеялись и рассказывали, перебивая друг друга, разные забавные шутки, которые, по правде-то, совсем не предназначались для благородных ушей. Заметив, что господин устал и не так уже веселится с ними, все примолкли. Самый бойкий из них перегнулся через стол.

— Может, барину лучше в замок пойти? Девки возле дверей толкутся и в тепле поплясать не прочь.

Второй поддержал его:

— И кой-чего сладенького испробовать.

Холодкевич кивнул головой.

— И правда, люди добрые. Молодые белки пусть еще немножко попрыгают, а вам пора по домам. Завтра день рабочий.