На грани веков - [35]

А от чего у тебя вокруг шеи багровый рубец? Да уж не из петли ли тебя там вытянули? Таких и на кладбище не хоронят и мы не впускаем. Да ты мокрая! А не побывала ли ты, грешница, в старом пруду у замковой башни? Таких мы вервием гоним отселе. Блудницы вы были обе с матерью; без венца и благословения отдались мужчинам и не хотели покорно нести свой крест, — так блуждайте, отринутые, с нетопырями и совами, ибо здесь — солнце, а вам не дано на него взирать. Не захотели же вы взирать на своего господина, который подавал вам благой пример и добру наставлял…»:

А затем поближе вглядятся в душу барона Геттлинга. «Это почему у тебя такое сизое лицо, такой уродливо толстый живот и ноги распухшие? И ты тоже мокрый — только изнутри. Разве у твоего ложа не остался до половины недопитый кувшин? Ты тот же утопленник, как и раба твоя, кою ты в каток запрягал. Не ты ли велел еще в позапрошлом году пристроить к своей пивоварне новое крыло? Людей ты спаиваешь кислым пивом и одуряешь багульником, а сам захлебываешься питьем проклятых шведов. Там, где мы воздвигли храм свой, вы рядом устраиваете корчму, дабы люди тотчас же смыли те слова писания, что слышали от пастыря. А ведь сказано: горе тому, кто ввергает в грех малых сих. Вон отсюда этого утопленника и нечестивца!..»

Курт провел ладонью по лицу. Нет, и в самом деле, куда только не уводят его мысли! Разве он здесь затем, чтобы бредить наяву у праха этого старика?! Люди умирают, когда наступает их час, а живые остаются со своими делами и с делом, не завершенным покойными:

Он повернулся и только кивнул головой. Женщины провели по глазам платками, а мужчины старались кулаками выдавить из глаз слезу. Все жались к стене, избегая смотреть в лицо барона Геттлинга, которое и впрямь было ужасным. Только страх — страх, неведенье и растерянность виднелись на этих лицах. Ни грусти, ни сожаления не заметно. Лишь один старый слуга упал на колени в ногах барона и, сжав руки, дрожащими губами шептал молитву. Какая-то дородная бабенка закрыла глаза, раскрыла рот, обмякла, словно собираясь упасть в обморок, но, не зная, уместно ли это здесь, только испустила протяжный и пронзительный вопль, точно ее кто шилом ткнул.

Управляющий сердито взглянул на кучера.

— А лекаря все нет. Твой Ешка просто заснул по дороге.

— В самый раз приедет, увидит то же, что и мы. Теперь только гроб готовить!

Круглыми белесыми глазами, точно такими же, как у покойника, Шарлотта-Амалия глядела на кузена. Слипшимися губами еле прошелестела:

— Что же мы теперь будем делать?.. Ну что мы будем делать?

Курт только плечами пожал. Все здесь чужое, постылое, все здесь совсем не так, как он себе представлял. Вышел через покосившиеся ворота и остановился, не зная, куда деваться.

Сейчас имение, казалось, кишело людьми, Как недавно курицы с цыплятами, бабы с ребятами разбежались по кустам и оттуда в немом ужасе глазели на окна замка. Перед конюшней полунагруженная телега, на ней, разворошив сено, спряталась девка, не соображая, что сверху виден ее белый головной платок. Двое мужиков с вилами скрылись за углом. Вслед за ними, поджав хвост, удрала собака и завыла где-то на той стороне. Курт и полюбопытствовал бы, о чем эти люди теперь думают и чего ожидают после смерти господина, но ведь поблизости не было никого, с кем можно заговорить. Покачав головой, без цели и намерения пошел дальше.

Так же лежит вросшая в траву борона, так же высится прикрытая ежевичником груда известняка. У повалившейся липы увяла верхушка, сухие листья опадали, стоило их задеть ногой. Долго ли все будет здесь так валяться неубранным, обреченным на гниение и уничтожение? Начало уже есть — может быть, теперь и все остальное повалится одно за другим, все разрушится, обрастет бурьяном, покамест от имения Атрадзен не останется постепенно убывающая груда развалин.

Тяжелые мысли и мрачные предчувствия угнетали Курта.

Что же теперь будет с наследием рода Геттлингов? Документы у покойного барона в порядке. Но разве шведы признают законными права на имение внебрачной дочери барона? Они только и ищут малейшего повода, чтобы захватить то, что веками принадлежало лифляндским дворянам. Как двоюродный брат, он должен позаботиться об этой беспомощной длиннозубой и пучеглазой девице. Да и обещание обязывает его. Значит, ехать сейчас в Ригу, бродить по присутственным местам, ждать у дверей спесивых вельмож, гнуть спину и унижаться… Да для того ли он ехал сюда, чтобы хлопотать о наследстве родственников? Что значит одно отобранное имение по сравнению с честью и будущностью всего лифляндского дворянства? Нет, у него иное обязательство перед собою и своим сословием. Внезапно он ощутил письма Паткуля в нагрудном кармане, тряхнул головой, и вслух произнес:

— Нет!

Но тут же пришла на ум и другая мысль — робкая, вороватая, совсем уже недопустимая. Помимо двоюродной сестры единственный настоящий и ближайший наследник барона Геттлинга он сам. Но что бы он стал делать с этим Атрадзеном, который опротивел ему за два дня? Люди здесь убегают, завидев его издали, — а ведь он ехал сюда с намерением потеснее связаться с крестьянами, исправить величайшую ошибку дворянства, направить всю жизнь Лифляндии по новому пути. Прогнать шведов с этой земли, но сохранить их мудрую политику, найти союзников здесь же, дабы не пришлось и в будущем искать помощи у поляков, датчан и русских. Но теперь ясно, что дело это будет не таким легким и простым, как он представлял ранее. У тех, что стояли возле трупа барона Геттлинга, на лицах виднелся лишь страх и ожидание того, что принесет им его смерть: явилась она внезапно, чтобы освободить их или же придавить еще более тяжелым ярмом? Да, ничего, ничего иного это вымирающее поколение дворянства не сумело вызвать в своих людях. Хоть бы одну-единственную искреннюю слезу заслужил! Какое все-таки жалкое владычество, какой бесплодный век господства…