На грани веков - [34]

— Унесите ее прочь!

Кучер взял Ильзу под мышки, человек с лязгающими зубами — за ноги. По плотно утрамбованной площадке протянулась полоса от мокрого платья. Тот, что скорчась сидел на земле, вскочил и, как пьяный, потащился следом. Управляющий пошел отгонять от кустов женщин и детей.

За завтраком Шарлотта-Амалия сидела надутая, но уписывала за обе щеки, неприлично чавкая. Курту было противно есть, он поставил локти на стол и закрыл ладонями лицо, чтобы не смотреть на кузину. Вытерев рот синим шелковым платком, она сказала:

— Хорошо, что вы остаетесь на несколько дней. Папа какой-то странный, мне одной было бы просто страшно.

Отца ей страшно, а той, которую только что вытащили из пруда, не страшно. Странное создание… Курт ничего не ответил, поднялся и вышел.

Небо начало проясняться. Время от времени даже солнце просвечивало сквозь вершины деревьев парка. Мокрый след на площадке уже высох, только глубоко отпечатались в гравии следы несших тело. Теперь на кого-нибудь другого придется надевать хомут, чтобы все заново выровнять.

Откуда-то пахло свежим сеном, у служб не видно было ни души. Курица с цыплятами копошилась в заросшем сорняками цветнике с алыми цветами — верно, это те самые цветы, о которых вчера говорил барон Геттлинг. С западной стороны в одном месте вала огромный пролом, по протоптанной среди осыпи дорожке дворовые, очевидно, ходят через него. Каменные выступы точно ступени, по ним легко взобраться на самый верх. Зубчатый оборонительный обвод держался довольно крепко, но уже осел. Выкрошившиеся куски известняка и нанесенная ветром пыль занесли его до половины. Рядом кудрявятся подрастающие березки. Защитники замка с алебардами и копьями уже не смогли бы за ним надежно укрыться. Дальше обвалился край каменистой кручи над Дюной, подножие обросло диким хмелем и ежевичником. Чащоба кустарников с каждым годом надвигалась снизу все выше и выше. Скоро они совсем закроют старые руины. Миллионы маленьких корешков размельчат их, пока не превратят в рыхлый пригорок, где зацветет земляника и куда дети будут бегать под ягоды… Земля не терпит ничего старого. Кустарнику новое колено за год нужно только затем, чтобы выгнать вверх молодой отросток. Ствол березы всегда обрастает молодняком. А там, где ход разрушения не зашел еще так далеко, уже проступают пятна зеленоватого вгрызающегося мха и тянутся смертельные тенета плесени…

Погрузившись в обрывочные, бессвязные размышления, Курт прислонился к излому стены. Галки, затевая на лету драку, перелетели через крышу замка на башню. Почему же на ней больше нет места трубачу, который мог бы внимательным оком смотреть через Дюну, через лес и предупреждать, что приближаются грабители или лазутчики вражьего войска? В раскрытые, вросшие в траву ворота может вдруг въехать шведский офицер с шестью драгунами и заявить: «Барон Геттлинг, твой родовой замок отныне мы забираем в казну, а ты убирайся! Но прежде мы обыщем комнаты… да и пруд… не хоронишь ли ты там драгоценности?..»

Громкий зов потревожил мрачные размышления. Выбежавший из дверей замка старый слуга размахивал руками.

— Идите, господин барон. Идите скорее!..

«У старого барона припадок», — тотчас мелькнуло в сознании Курта. Он спустился с вала и поспешил в замок. Курица, раскудахтавшись, выскочила из цветочной клумбы и скрылась с цыплятами в кустах. «Даже птицы скрываются здесь от господ», — подумал он и, верно, улыбнулся бы, не будь на сердце так тяжело.

В библиотеке находился седой управляющий, толпа мужчин и женщин — видимо, вся челядь. Широко раскрытыми глазами, некоторые даже разинув рты, смотрели они на ложе барона Геттлинга у самой стены. Вошедшего они в первое мгновение даже не заметили. Шарлотта-Амалия, упав в кресло, стоящее у камина, съежившись и обхватив голову руками, кланялась, точно читая молитву. Временами оттуда слышалось нечто вроде куриного квохтанья.

Барон Геттлинг лежал на спине. Рука свесилась до полу. Курт поднял ее, но она безжизненно соскользнула обратно. Лицо пугающе сизое, остекленевшие глаза уставились в потолок. Курт скинул на пол ворох шуб и одеял. Живот опухший, как бочка, грудь выгнута, — он прижался к ней ухом и прислушался. Вынул карманное зеркальце и подержал у рта барона — стекло осталось ясным.

С минуту еще посмотрел на лежащего, не чувствуя ни жалости, ни грусти. Только отвращение вызывали эти жалкие человеческие останки. И невольно вспомнилось другое, молочно-белое стройное тело там, на берегу пруда. Две души одновременно предстанут пред вратами небесного царства. А впустят ли их одновременно? И пройдут ли они одновременно в эти узкие врата? Не скажут ли одной из них: «Погоди немного, видишь, господин барон один с трудом проходит? И что это ты, рабья душа, забыла свое сословие и место! Зачем не подождала внизу, пока твой господин вознесется? Ведь за это время ты могла бы укатать дорогу, по которой остывшее тело господина барона повезут на кладбище к его славным предкам, — ведь это ремесло твое, и ты с ним хорошо управляешься. А каких ты предков можешь указать? Даже отца своего ты никогда не ведала, потому что он был знатного рода и, понятно, никогда не допытывался, обитаешь ли ты на свете. И свою беспутную мять ты только как сквозь дымку, как сквозь сон припоминаешь.