На грани веков - [157]

— По одному всех выловим. А нет ли у него где-нибудь припрятанного оружия?

— Господин офицер спрашивает, куда ты, немецкое отродье, оружие свое спрятал?

— Прятать я не прятал. Два пистолета должны быть в повозке, если кучер не вынул.

Пистолеты принесли. Офицер с восхищением оглядел заморскую работу.

— Доброе оружие, жаль, что было у такого бунтовщика в руках.

Бумаги он перебрал, но, видимо, не нашел ничего нужного.

— Пускай он отдаст те письма.

— Господин офицер требует отдать бунтарские письма.

Курт в мгновение ока побелел точно мел. Как он мог забыть о них? Офицер приказал:

— Обыскать!

Плечистый бородач соскочил с коня. Курт понял, что больше ничто не поможет, что он все равно неминуемо погиб. Если уж конца не миновать, то по крайней мере надо держаться, как положено дворянину.

— Не надо, я сам отдам.

Он спокойно расстегнул жилет, вытащил оба письма. Офицер лишь мельком взглянул на них.

— Да, те самые, не успел еще передать. Спроси, кто их дал ему, посмотрим, признается ли.

— Офицер спросил так: скажи ты, сучий сын, от кого их получил, а не то шкуру спустим.

— Письма я вам отдал. А от кого получил, этого я вам не скажу, можете прикончить меня, коли угодно.

— Ну? Не признается?

— Нет. Хоть убивайте, говорит.

— По крайней мере хоть порядочный человек, не такое дерьмо, как другой.

— Офицер говорит, что был ты дерьмом, дерьмом и останешься, как все немцы, а все-таки ты порядочный человек. Шрадер нам сразу выложил, кому передал и сколько.

Курт вздрогнул еще сильнее, чем от хлыста.

— Не может быть, этого он вам не сказал!

— А я тебе говорю, как по книге. И притом всего на два удара больше, чем тебе, ему досталось.

Офицер поглядел на пленника, который выглядел сейчас каким-то особенно тщедушным и жалким.

— Жаль, конечно, да ничего не поделаешь. Связать все же придется, а то еще в лесу попытается бежать. Этого нам во что бы то ни стало надо доставить живьем в Ригу — кто знает, какие нити к нему тянутся.

Толмач уже поскакал к дверям каретника. Толпа боязливо расступилась перед человеком, который только что хлестнул самого барона. А у него в глазах искрилась самодовольная улыбка, вызванная этой боязнью и удивлением. Но он сразу же оценил положение, сделал: строгое лицо, уперся рукою в бок.

— Смилтниек, подай вожжи!

Даже по имени знает! Это уже совсем чудо! Люди рты разинули, хотели было кое-что и шепнуть друг другу, да как же можно осмелиться в присутствии такого важного господина? А важный господин повернулся в ту сторону, откуда девки, толкаясь, кидали восхищенные, изумленные и бог весть еще какие взгляды. Пришпорил коня, заставил его погарцевать на месте, затем припустил вскачь назад, хотя и расстояния-то не больше двадцати шагов.

Покамест драгуны вязали пленника, из толпы выбрался и приблизился к офицеру странный человек, не то мужик, не то барин. Чистый скелет, кожа да кости, волосы на непокрытой голове пересчитать можно, серые щеки в красных пятнах и сплошь заросли рыжеватой щетиной. Офицер от удивления даже нагнулся в седле.

— Это кто такой? Спроси, чего ему надо?

Толмач загородил дорогу своим конем.

— Куда лезешь? Господин офицер хочет знать, что ты за чучело и чего хочешь?

Но оказалось, что тот и сам довольно хорошо говорит по-шведски.

— Чучелом меня господин офицер не называл, а для себя я ничего не хочу. Только для Курта фон Брюммера.

— Что же вы можете сделать для него?

— Я-то не могу, но вы можете, господин офицер. Если Курт фон Брюммер даст свое честное слово, то можете везти его и несвязанным. Я ручаюсь, что он не убежит.

Офицер улыбнулся.

— Это было бы куда удобнее, да только вряд ли его честное слово будет таким же надежным, как веревка. Один у нас в атрадзенской корчме уже сидит этак, под честное слово, но я начинаю слегка беспокоиться о нем. Ах, вы ручаетесь за Брюммера? А что же вы сами-то собой представляете?

— А я ничего собой не представляю, вы же видите. Теперь я обитатель лаубернской богадельни, а прежде мне самому принадлежало имение.

— Вот как? И куда же оно у вас девалось?

— Шведы его у меня отняли.

— А! Так вы тоже из ненадежных. Не находитесь ли вы в связи с этим самым Брюммером? Знаете, мы шуток не любим. Польским и паткулевским прислужникам — головы долой!

Громадный бородач уже подтолкнул Крашевского к Курту.

— Я не польский прислужник, я сам поляк. До Паткуля мне нет никакого дела. Имение мне так же нужно, как вам моя голова. И без того долго ли еще ей держаться на этих плечах.

Видимо, решив, что и Яна-поляка думают забрать, ключник приблизился, сняв шапку.

— Скажите, барин, тому господину, что Ян-поляк неповинен. Он с господами никогда не якшался: мы все его знаем. Выпить — это да, что правда, то правда.

Когда толмач перевел это, офицер снова улыбнулся.

— Рекомендации у вас хорошие, но я все же еще подумаю. Вели запрячь лошадь!

Толмач охотно поскакал снова к толпе, еще больше выпятив грудь.

— Где тут кучер? Кучера сюда!

Старый Кришьян протискался сквозь толпу,

— Запрягай лошадь — самую захудалую, какая у тебя в конюшне есть. В навозную телегу. И соломы туда — немца в Ригу повезем.

Кучка девок разбрелась, на этот раз солдат напрасно покосился на то место, где они недавно стояли.