На городских холмах - [29]

Я уже предупредил ее, что несколько дней меня не будет в Алжире.

Она очень настаивала на том, чтобы я вернулся как можно скорее. Теперь я спрашивал себя, что за этим крылось: ее привязанность ко мне или же, скорее, боязнь остаться в одиночестве, наедине с призраками прошлого?

Я с горечью подумал: «Если я убью Альмаро и потом исчезну, она снова станет добычей Андре». Бессчетное количество раз, даже в эту ночь, тень Андре возникала между мной и Моникой.

Что из того, что я теряю Монику, что жизнь ускользает между пальцами, а я даже не могу удержать ее, — что из того? У меня остается нечто твердое, настоящее, за что можно зацепиться. У меня остается Альмаро, моя ненависть к Альмаро. Альмаро, посланный мне провидением!

Подходя к рынку, я все еще усмехался. Я спрашивал себя: неужели здесь не найдется членов разогнанных рабочих партий, которые бы сорвали это сборище или по крайней мере отвратили бы от Альмаро тех, кого ему удалось убедить и обмануть? Я знал, что должен остерегаться. Люди Альмаро, которые схватили меня в ту ночь, могут узнать меня. Поэтому из осторожности я решил устроиться у двери, чтобы в случае опасности можно было убежать.

Когда я вошел в здание, то увидел, что здесь было уже немало народу. Разбившись на маленькие группы, люди ждали начала. Через отверстия в своде падали потоки солнечных лучей.

Подходили все новые рабочие, некоторые располагались прямо на цементных прилавках. В канавках поблескивала вода.

Я внимательно всматривался в лица, пытаясь распознать подозрительных личностей. Никто не обращал на меня ни малейшего внимания. Еще раньше я твердо решил, что буду держать себя в руках. И сейчас чувствовал себя совершенно спокойно. Только бы не попасться как-нибудь по-дурацки! Мадам Альмаро любезно предупредила меня: если я попадусь, меня надолго засадят в лагерь.

В эту минуту в здание вошла большая группа докеров. Они устроились на высоком помосте у задней стены.

Я расположился в противоположной стороне зала.

Я бы с удовольствием смешался с рабочими, но боялся провокаторов и к тому же оттуда, где я стоял, в случае необходимости легче было выскочить на улицу.

К рынку с ревом подлетела машина, набитая полицейскими в полотняной форме.

Уличные мальчишки, веселые и подвижные, болтая, облепили входную дверь. Их гнали прочь, но они снова возвращались, упрямые, как мухи.

Я видел перед собой стену из черных и синих спин. На глаз я определил, что в зале никак не меньше двухсот докеров.

Выкрашенные известью стены отражали свет. Гул, стоявший над толпой, поднимался к высокому своду.

Вдруг наступила тишина. Все головы повернулись в одну сторону. Большая черная машина остановилась у двери, и только тогда я заметил вооруженных жандармов.

Какой-то толстый лысый человек вылез из автомобиля, вытирая пот со лба. На носу у него громадные зеленые очки, одет он в холщовую, промокшую от пота куртку.

Чтобы лучше видеть, я привстал на цыпочки.

Вслед за толстяком показался Альмаро. Полицейские, стоявшие у входа, отдали ему честь. Он был меньше своего спутника, и я видел только его макушку.

Докеры ждали. Кое-кто из них курил, сплевывая на пол.

Человек в зеленых очках тяжело поднялся на помост и начал свою речь:

— Товарищи!..

Я не понимал, о чем он говорит. Он говорил по-французски, но очень быстро и с каким-то странным акцентом. Сбоку я видел лица некоторых рабочих: было вовсе не похоже, чтобы они внимательно слушали оратора. Тот, наконец, остановился, надул щеки, выдыхая воздух, и в своих зеленых очках стал совсем похож на огромную жабу. Он сошел с трибуны, и в зале снова повис гул толпы, напоминавший глухой грохот барабанов. Все это действовало на меня угнетающе. Очень хотелось пить.

Я взглянул на одного из докеров: несмотря на черную кайму вокруг глаз и обкусанные губы, вырисовывавшиеся на темном от угольной пыли лице, он показался мне еще очень молодым. Он опирался о прилавок. Парень моего возраста. Я решил поглядеть, как он будет реагировать на следующую речь. Когда над головами рабочих выросла фигура Альмаро, я явственно ощутил, что он увидел и узнал меня. Мне стало не по себе; осознав это, я расстроился. Но взгляд Альмаро уже скользил по собравшимся. Он стоял на трибуне, выпрямившись, широко расставив ноги и сунув руки в карманы расстегнутой куртки. На его окаменевшем лице застыло настороженное выражение. Он ждал, когда станет тихо. Вот он нахмурился с начальственным видом.

На мгновение я представил, что у меня в руках револьвер Фернандеса. Должен был я стрелять? Искушение поистине было бы слишком велико. Однако я убеждал себя, что револьвер — оружие неточное; если стрелять издалека, можно промахнуться и не попасть в Альмаро, а ранить кого-нибудь из присутствующих. И в конце концов я по-дурацки попадусь.

Альмаро говорил по-арабски. Звучал его густой голос, хорошо знакомый мне еще с того злосчастного вечера. Он говорил без жестов. Вновь передо мной возникла уже виденная однажды картина; презрительная гримаса, пятна теней, отбрасываемые на лицо светом лампы…

Я прислушался к его речи с жадным любопытством.

Он перечислял причины, которые приведут к еще большему сокращению грузооборота в порту.