На городских холмах - [28]

— Несколько недель назад, — проговорил он, — одному из моих друзей захотелось отговорить от поездки во Францию рабочих, которые находились уже в порту и готовились к погрузке на судно. Его схватили. Позавчера я узнал, что его приговорили к пятнадцати годам каторги. Его зовут Ассаном. У него пятеро ребятишек.

Он сказал это, отчеканивая каждое слово.

Безусловно, он предупреждал меня. Но эта история вызвала во мне сильнейшее негодование. Пятнадцать лет! Пятнадцать лет каторги за такое, с позволения сказать, «преступление»! Я весь дрожал, лицо покрылось гусиной кожей. Я порывисто вскочил.

— Что случилось? В чем дело? — забеспокоился Фернандес.

Я не ответил. И спросил у дяди:

— Это работа Альмаро? Это он? Отвечай… Это он?

Идир поправил тюрбан на голове (я увидел, Как его длинные пальцы, темные и худые, лихорадочно теребят складки материи) и откашлялся.

Потом он опустил веки и снова замер в позе слепого: застывшая маска, покрытая легкой испариной.

В тишине слышалось лишь потрескивание лампы, похожее на всплеск камешков, падающих в пруд.

— Альмаро — недостойный человек… — прошептал, наконец, дядя с презрением и отвращением.

Он помолчал… Все та же поза слепого… Ничего не понимающий Фернандес смотрел то на одного, то на другого.

Я затаив дыхание вслушивался в дядин голос, который наливался злобой — так ветер, раздувающий пламя, взметает вдруг в своем порыве целый сноп искр.

— Он посмел утверждать, что бог призывает арабов объединиться с немцами, помогать им, работать на них. Он осмелился так говорить о боге, прикрыться его именем!..

Он все время сидел на прилавке, выпрямившись, закрыв глаза, и ненависть придавала его лицу то жестокое и злое выражение, которое встречается у старых мавританских разбойников. Я разгадал эту ненависть — ненависть еще более ожесточенную, еще более глубокую, чем моя. Неутомимую ненависть фанатика… Я восхищался дядей! Я любил его! Меня охватил какой-то странный восторг…

Он открыл глаза, посмотрел на меня. Я увидел его пламенеющие зрачки и понял, что, если в один прекрасный день убью Альмаро, Идир одобрит мой поступок, Идир будет доволен мною… И дикая радость захлестнула меня…

Но Фернандес тянул меня за куртку, торопил перевести то, что сказал дядя. Я ответил ему:

— Он отказывается. Но я… я согласен… при двух условиях.

— Каких?

— Я хочу иметь оружие. Мне нужен револьвер..

— Это нетрудно сделать.

— Хороший револьвер.

— Само собой разумеется.

Я долго смотрел на Фернандеса.

— А второе? — спросил он недоверчиво.

— Что второе?

— Ты же сказал, что у тебя два условия. Револьвер — это пустяки.

Ах, второе? Да какое это имеет значение. Я совсем забыл о нем. Я сказал о двух условиях из инстинктивного, неосознанного желания не слишком выпячивать свою просьбу о револьвере. Я сказал:

— Ну конечно же! Я хочу, чтоб мою поездку оплатили.

— Иначе и быть не может.

— Я хочу сказать: и обратный путь.

— У тебя не все дома, парень. И это ты называешь условиями?

— В чем дело? — спросил Идир.

— Я согласился! — воскликнул я, повернувшись к нему.

Он посмотрел на меня, слегка прищурившись.

— Ты не одобряешь?

Он ответил мне со своей невыносимо иронической усмешкой:

— Судьба каждого предопределена свыше.

Я чуть было не пожал плечами и с трудом удержался, чтобы не улыбнуться. Я совсем не верил в судьбу. Сейчас речь шла о том, чтобы я покончил с этим делом в самый короткий срок, и я верил в успех.

Идир налил себе еще чашку. Когда он вытянул руку, на стене возникла тень, похожая на гигантскую птицу. Он отпил глоток и сказал:

— Будь осторожен.

Я огрызнулся:

— Сам знаю.

Фернандес, кажется, удивился такому тону. Он с любопытством посмотрел на нас обоих. Потом сказал:

— Кстати, об Альмаро… Завтра он устраивает сходку, будет там набирать рабочих…

Я торопливо шагнул к нему.

— А где?

— На Рыбном рынке.

— В котором часу?

— Кажется, в четыре.

Но мне показалось, что он пожалел, заговорив со мной об этом собрании, и с напускной шутливостью торопливо добавил:

— Послушай, отъезд завтра. Не попадись раньше…

Идир, не обращая внимания на наш диалог, принялся скручивать папироску.

Он опять посоветовал мне быть осторожным, но на этот раз говорил он уже без настойчивости, каким-то отрешенным, почти безразличным тоном…

Часть вторая

I

Уже несколько недель я нетерпеливо ждал, когда мне представится возможность побывать на одной из сходок, которые устраивает Альмаро. Несмотря на предупреждение Фернандеса, после полудня я спустился к зданию Рыбного рынка. Его страхи мало меня заботили.

Воздух обжигал. Порт, пароходы, бульвары — все было затянуто известковой пылью, которая густыми клубами спускалась с накаленного добела неба. Это неистовство света угнетало меня, утомляло не только глаза, но и мозг, наполняло меня скорбной, опустошающей, черной печалью. Такой же черной, как те круги, что плыли у меня перед глазами от этого нестерпимого света.

Я провел ночь у Моники. Сейчас, по дороге к рынку, вспоминая ее, я снова видел перед собой ее лицо, ее припухшие губы. Какая счастливая ночь!

Вдруг меня пронизала мысль: если я убью Альмаро, мне придется отказаться от Моники. Если я убью Альмаро, меня либо схватят, либо я вынужден буду бежать, покинуть Алжир, скрыться. В обоих случаях я потеряю Монику. Меня удивило и почти ошеломило, что я с таким спокойствием подумал об этом.