На горбатом мосту - [4]

И, подбрасывая к небу,

Рассыпаю по земле.

Вот оно – моё богатство,

Плоть моя, моё дыханье,

Тихий смех, неугасимый

Отсвет вечности во мне.

«Не печалься, душа. Среди русских воспетых полей…»

Не печалься, душа. Среди русских воспетых полей

И чухонских болот, пустырей обречённого града

Ничего не страшись. О сиротстве своём не жалей.

Ни о чём не жалей. Ни пощады не жди, ни награды.

Нас никто не обязан любить. Нам никто ничего

В холодеющем мире, конечно, не должен. И всё же

Не печалься, душа. Не сбивайся с пути своего,

Беспокойным огнём ледяную пустыню тревожа,

Согревая пространство собою всему вопреки,

Предпочтя бесконечность свободы – законам и срокам,

На крыло поднимаясь над гладью последней реки,

Раскаляясь любовью в полёте слепом и высоком.

«Смерть в окно постучится однажды…»

Смерть в окно постучится однажды

Лунной ночью иль пасмурным днём,

И к плечу прикоснётся, и скажет:

«Ты довольно грешила. Пойдём».

И в полёте уже равнодушно

Я взгляну с ледяной высоты

И увижу, как площади кружат

И вздымаются к небу мосты.

За лесами потянутся степи,

Замелькают квадраты полей,

Но ничто не кольнёт, не зацепит

И души не коснётся моей.

Лишь пронзительно и сиротливо

Над какой-нибудь тихой рекой

Свистнет ветер и старая ива

Покачает корявой рукой.

Камышами поклонится берег,

И подёрнется рябью вода,

И тогда я, пожалуй, поверю,

Что прощаюсь и впрямь – навсегда.

И, быть может, на миг затоскую,

Увидав далеко-далеко

На земле возле стога – гнедую

Со своим золотым стригунком.

И рванусь, и заплачу бесслёзно,

И беспамятству смерти назло

Понесу к холодеющим звёздам

Вечной боли живое тепло.

Идиллический сон

Мне приснилась жизнь совсем иная,

Так приснилась, будто наяву:

Лошади вздыхают, окуная

Морды в серебристую траву.

До краёв наполнив звёздный улей,

Светлый мёд стекает с тёмных грив.

На земле табунщики уснули,

Сёдла под затылки подложив.

Светлый пот блестит на тёмных лицах,

На остывших углях костерка,

Склеивает сонные ресницы

И былинки около виска.

Спят они, пока вздыхают кони,

Вздрагивая чуткою спиной.

И полны ещё мои ладони

Горьковатой свежести ночной.

Спят, пока обратно не качнётся

Маятник мгновенья и пока

Хрупкого покоя не коснётся

Снов моих невнятная тоска.

«Всё спокойней, ровнее и тише…»

Подари мне ещё десять лет,

Десять лет,

Да в степи,

Да в седле.

В. Соснора. «Обращение»

Всё спокойней, ровнее и тише

Дышит полдень, и, солнцем прошит,

Сизоватый бурьян Прииртышья

Под копытами сухо шуршит.

А каких я кровей – так ли важно

Раскалённой степной синеве…

Голос резок, а песня – протяжна,

И кузнечик стрекочет в траве.

Ни друзей, ни далёкого дома —

Только стрекот, да шорох, да зной.

Без дорог за черту окоёма

Седока унесёт вороной.

Бросить повод, и руки раскинуть,

И лететь, и лететь в никуда —

Затеряться, без имени сгинуть,

Чтоб – ни эха и чтоб – ни следа.

Вот я, Господи, – малая точка

На возлюбленной горькой земле,

И дана мне всего лишь отсрочка —

Десять жизней – в степи и в седле.

Котёнок

Он распугал всех кур, пусть неумело,

А всё же – прыгнув из-за лопуха.

Он маленький, но он ужасно смелый,

И он идёт – один – на петуха.

А тот разинул клюв и в удивленье

Застыл на миг от наглости такой.

Короче, храбреца спасло мгновенье.

А может быть, судьба моей рукой

Похитила у смерти неминучей…

И вовремя: вздымая прах и пух,

Нас до крыльца, подобно пыльной туче,

Преследовал разгневанный петух.

Котёнок выжил в этом переплёте,

Но вскоре сгинул где-то ни за грош.

Всего-то лишь – комочек тёплой плоти.

Зачем он был? И разве разберёшь

Его узор в сплошном переплетенье

Рождений и смертей? И мне в ответ

Младенчески смеётся день весенний,

Сияя и расплёскивая свет.

«А у неё проточина на лбу…»

А у неё проточина на лбу

Такая белая и чёлка – золотая,

Я в поводу веду её в табун,

Под сапогами чавкает густая,

Как тесто, глина. Где-то в стороне

Урчит сердито трактор. И усталость

К её хребтистой старческой спине

Присохла, словно струп. А мне осталось

Уздечку снять, по шее потрепать

И постоять ещё минуту рядом,

В кармане корку хлеба отыскать

И протянуть ей. И окинуть взглядом

Больные ноги, вислую губу,

И тощих рёбер выпуклые строки,

И белую проточину на лбу,

И под глазами мутные потёки.

И на мгновение увидеть в ней,

В глубинах ускользающе-бездонных

Священное безумие коней,

Разбивших колесницу Фаэтона.

«На Северном рынке снег нынче почти что растаял…»

На Северном рынке снег нынче почти что растаял,

А воздух от запахов густ и как будто бы сжат…

Две псины остались от всей уничтоженной стаи

И серыми шапками около входа лежат.

Свернулись в два грязных клубка неподвижно и молча,

За ними ларьки кособоко равняются в ряд.

Всего-то две псины. Но как-то уж очень по-волчьи

Они исподлобья на мимоидущих глядят.

Ну как им расскажешь, что люди не слишком жестоки,

Хотя и богами считать их, увы, ни к чему —

Не нами расчислены наши короткие сроки,

И всех нас когда-нибудь выловят по одному.

Над нами судьба по-вороньи заходит кругами,

Вот – рухнет в пике и добычи своей не отдаст…

Собаки молчат.

Под ботинками и сапогами

Тихонько хрустит обречённо подтаявший наст.

«Из многих пёстрых видеосюжетов…»

Из многих пёстрых видеосюжетов,

Которыми нас кормит телевизор,

Засел осколком в памяти один,

Где люди в серой милицейской форме

Бездомную собаку расстреляли

У мусорного бака во дворе.