На главном направлении - [54]

В апреле 1944 года стояла холодная, сырая, неустойчивая погода. Дороги еще не полностью освободились от снежного и ледяного покрова; в оттепель образовалась непролазная грязь. Населенных пунктов в прифронтовой полосе, где можно было бы разместить бредущих по дорогам больных людей, осталось ничтожно мало. Местные власти не могли решить эту задачу — она легла на органы и службы тыла.

Дорожники и медики установили на всех путях и перекрестках контрольно-пропускные пункты для первого опроса и осмотра граждан, идущих из лагерей. Одних тут же отправляли на лечение, других посылали на обмывочные пункты, где выдавалось чистое белье и все необходимое. Автомобилисты перевозили этих людей на фронтовом транспорте глубже в тыл. Военные железнодорожники предоставили санитарные или другие вагоны. Службы вещевого и продовольственного снабжения заботились о том, чтобы одеть и накормить вчерашних узников. Политотдел тыла фронта, партийные и советские органы областей и районов проводили разъяснительную работу. Лишь благодаря единству и многосторонности системы тыла, активного участия партийных и советских органов удалось выполнить большую и спешную работу. Опасность распространения эпидемии устранили.

В апреле 1944 года произошли большие изменения. Ставка приказала принять в состав нашего фронта часть войск 2-го Белорусского фронта, которыми командовал генерал П. А. Курочкин и которые действовали на ковельском направлении. Для приема этих войск из Гомеля специальным поездом выехала большая группа руководящих работников во главе с генералом К. К. Рокоссовским через Овруч, Коростень на Сарны и далее до железнодорожной станции Маневичи. Больше всего доставалось тогда железнодорожным узлам Коростень и Сарны: над ними почти непрерывно висела авиация противника. По дороге наш поезд дважды подвергался авиационному нападению.

Процедура принятия 70-й, 47-й и 69-й армий, 2-го и 7-го гвардейских кавалерийских корпусов продолжалась около суток. Во время войны расширение или сужение границ фронта случалось часто, и это достигалось либо присоединением соседних армий, либо передачей соседу своих фланговых. В данном же случае 1-й Белорусский фронт увеличивался вдвое.

Принятие войск 2-го Белорусского фронта выдвигало перед нами немалые задачи. Число раненых на этом направлении в несколько раз превосходило емкость госпиталей, и без того переполненных, а санитарная эвакуация вовсе прекратилась — железные дороги противник разрушил, других эвакосредств не хватало. Обеспеченность вновь принятых войск продовольствием равнялась нулю; особенно плохо обстояло с хлебом. Но как раз это не могло нас беспокоить. Интендант фронта из ранее заготовленного нами хлеба отпустил вновь принятым войскам запас на 30 суток.

Плохо было у прибывших армий с горючим и боеприпасами. Хотя на складах 1-го Белорусского фронта имелось и то, и другое, но склады эти дислоцировались в 700–800 километрах от Ковеля. Пришлось осуществить спешный и значительный по масштабу маневр материальными средствами с правого крыла фронта на левое.

В тот день, когда мы оформляли прием войск 2-го Белорусского фронта, генерал К. К. Рокоссовский поручил мне выяснить возможность перевода к нам присутствовавшего здесь главного хирурга 2-го Белорусского фронта профессора Н. Н. Еланского.

— Хотя бы на том основании, — сказал командующий, — что мы приняли от них столь большое число раненых.

От медицинских работников я много слышал о Еланском. О нем говорили как о крупном ученом, блестящем и опытном хирурге, участнике первой мировой и гражданской войн, боев на Халхин-Голе в 1939 году и советско-финляндского конфликта.

Меня предупредили, что он очень привязан к коллективу работников санитарного управления 2-го Белорусского фронта.

— Зря будете терять время на разговоры с Еланским. Не согласится он перейти в наш фронт, — говорили мне сослуживцы-медики.

Солнце ярко освещало здание, где размещался штаб фронта. Мощенный булыжником двор был уже убран, пешеходные дорожки хорошо подсохли. Чтобы нам никто не мешал, я пригласил Еланского пройтись по двору и завел разговор, как говорят, издалека. Беседа наша продолжалась более часа. Когда мы совершали тур по дорожкам, куда выходили окна из штаба, я заметил, что Рокоссовский и стоявшие рядом с ним товарищи смеются. Над чем они смеялись? Николай Николаевич был очень высок ростом. Беседуя с ним, я запрокидывал голову, чтобы видеть лицо собеседника, а чтобы солнце при этом не слепило мои глаза, я часто прикладывал руку ко лбу — как смотрят вдаль, когда желают получше вглядеться. Еланский же вынужден был сгибаться в поясе, чтобы смотреть мне в лицо. Именно это развеселило наблюдавших за нами. Но я тут же забыл о насмешниках. Мне было не до них. Еланский упорно отказывался переходить в наше фронтовое управление.

Так и не случилось мне поработать с ним. Об этом мы с Николаем Николаевичем не раз сожалели впоследствии, когда поселились под одной крышей на подмосковной даче и прожили там ровно 15 лет. Занимая после войны посты главного хирурга Вооруженных Сил и директора хирургической клиники 1-го Московского медицинского института, Николай Николаевич не изменил главному своему призванию: он делал самые трудные, самые сложные операции и не переставал обучать молодых людей, передавая им свой богатейший опыт.