На фарватерах Севастополя - [72]

Но связь нужно не только наладить, — ее необходимо все время поддерживать в рабочем состоянии.

Часто во время налета авиации или артиллерийского обстрела связь прерывалась. И тогда под разрывами снарядов, под бомбежкой бежали связисты от воронки к воронке, находили и устраняли повреждения и грязные, ободранные возвращались на КП, чтобы через несколько минут снова лезть в огонь, находить обрывы и налаживать связь. Иногда связист не возвращался с задания, тогда посылали другого. Отлично работал в те дни молодой связист–доброволец Недоруб, сын нашего офицера штаба, старого коммуниста.

У связистов имелись непревзойденные мастера своего дела. Одним из них был старшина Белый. Фамилия на редкость подходила к его внешнему виду. Он действительно был весь беленький, светлый. Белокурые волосы, откинутые назад, открывали чистый белый лоб, а хитрые, всегда смеющиеся глаза и вздернутый нос придавали его лицу несколько насмешливое, самоуверенное выражение. Был он худощав, очень быстр и цепок, как кошка. Легко влезал на любой столб, дерево или гору. Он еще до войны прекрасно изучил все линии телефонной связи города, знал, где проложены кабели, где выходит наружу нужная линия. До военной службы Белый работал в Севастополе на телефонных линиях, и поэтому в особенно затруднительных случаях гражданские монтеры обращались к старшине, приглашая его на консультации.

И сейчас, во время войны, когда по нескольку раз в день прерывалась телефонная связь, иногда, казалось, совершенно безнадежно, Белый упорно думал, искал и находил еще какую–то запасную линию. Работать на линию, как называли ремонт поврежденной бомбежкой линии связи, Белый всегда шел весело, с улыбочкой, словно это была обычная починка в мирный день, когда девушки гуляют на «пятачке» Приморского бульвара, а севастопольские мальчишки купаются у памятника затопленным кораблям, подымая невообразимый гвалт. Он счастливо выходил из всех переделок и не имел ранений.

Жизнь, видимо, любит веселых и удачливых, которым и сам черт не брат, и бережет их для каких–то чудесных дел.

Другой связист, старшина сигнальщик Павлюткин, славился тем, что по слуху мог безошибочно определить тип самолета и высоту его полета. Он звонил оперативному дежурному, а иногда прямо и начальнику штаба Морозову (тот любил с ним поговорить):

— Слышу шум мотора «хейнкеля!» Или же:

— Идут «долгоносики!»[3].

Иногда днем при большой облачности над бухтой Павлюткин звонил:

— За облаками вражеский самолет. Слышу прерывистые звуки мотора — это «Ю-88»… да не один.

Павлюткпн последнее время был сигнальщиком на посту Херсонесского маяка. А все эти отважные люди были воспитанниками нашего мужественного и энергичного флагманского связиста Б. Кучумова.

…Пожары к вечеру потушили, но над нашим убежищем не осталось теперь ни одного целого здания. От прежнего военного городка со столовой и спортивной площадкой, с аллеей могучих тополей, густых акаций и цветочными клумбами ничего не сохранилось. Словно в дурном сне все было разбито, изломано, исковеркано. Больно и жалко было смотреть на эти разрушения.

Опросив старожилов слободки, хозяйственники нашли источники воды. Ее теперь возили в бочках, носили ведрами.

С наступлением темноты бомбежка прекратилась. Ночь сулила передышку, но вместе с багровой луной на востоке, там, где был город, поднималось зарево. Это горел Севастополь. Отблески огня как бы зажгли облака. Казалось, горела севастопольская земля, горел инкерманский камень.

Настала ночь, но отдыхать было некогда. Нужно было принимать корабли и подводные лодки, подходившие с Кавказа.

Бомбежка и артиллерийский обстрел повторились на другой день и на третий. Так продолжалось непрерывно пять дней. Усилился огонь крупнокалиберной артиллерии противника, корректируемый самолетами. Фашисты стремились подавить батареи береговой обороны, которые больше всего их беспокоили. Усиленному артиллерийскому обстрелу подверглась мощная 30‑я батарея на Северной стороне.

Над головой стали проноситься колоссальные снаряды 615‑миллиметровых осадных мортир. Снаряд этот — весом в две тонны — в воздухе создавал такой шум и скрежет, словно с горы с уклона на плохих тормозах спускается поезд.

Один из снарядов–гигантов, упавший в районе нашей береговой батареи, не разорвался. Снаряд поставили на попа, и с ним рядом встал, как подросток, рослый командир батареи. Так его и сфотографировали.

— Жив еще буду ли, а снимок интересный. Какие против нас подвезли цацы! — говорил он.

…Что может быть хуже, чем систематические артиллерийские обстрелы? Когда прилетают вражеские самолеты, вы видите их над головой, иногда вы даже успеваете заметить, как от самолетов отрываются черные бомбы. По самолетам вы ведете огонь и сражаетесь с ними. А снаряды? Снаряды начинали свистеть, грохотать и взрываться всякий раз неожиданно.

Налеты авиации с каждым днем также усиливались. Теперь вражеские самолеты прилетали и днем и нередко ночью. Их было настолько много, что они, мешая друг другу, сталкивались в воздухе. Пожары, не переставая, бушевали на улицах города и в порту.

И все–таки ночь была лучшим нашим союзником и другом. Ночь приносила прохладу после июньского зноя. С наступлением темноты кок на камбузе приступал к приготовлению пищи.