На фарватерах Севастополя - [69]

Оставив плавбатарею, фашисты набрасывались на катер–охотник. Тот, продолжая вести огонь, маневрировал, меняя курс и скорость. Иногда катер стремительно выходил на ветер и, распустив шлейф дымовой завесы, прятался сам и закрывал плавбатарею.

На плавбатарее жили замечательные моряки–артиллеристы. Эта плавучая крепость с палубой, переборками и каютами, как на настоящем корабле, с погребами боезапасов, с мощными орудиями стала для них родным домом, который они не хотели менять ни на что другое.

Изредка кто–либо из офицеров плавбатареи попадал к нам на КП: ведь плавбатарея № 3 входила в состав нашего соединения. И флагманский штурман Иван Иванович спрашивал прокопченного молодого артиллериста с желтыми, прокуренными усами:

— Ну, как там у вас, не скучно?

— Некогда скучать, — лаконично басил артиллерист, — в день по десять атак отбиваем! Вот снаряды надо подбрасывать регулярно, — обращался он к флагарту Федоренко, — да и табачку не мешало бы. — И тянулся к открытому портсигару.

Разговаривая с ним, надо было кричать погромче, так как артиллеристы батареи быстро становились глухими. Сказывалась не только ежедневная и частая стрельба, но я то, что батарея от выстрелов пушек вся вибрировала и гудела, или, как говорили матросы, сидящие в погребах и под верхней палубой, «старушка играла, как гитара».

На эту плавбатарею в конце мая прибыла партийная комиссия соединения.

Был тихий теплый день, когда легковая автомашина остановилась у берегового КП плавбатареи. Приехавших — полкового комиссара Бобкова и членов партийной комиссии — встретил комиссар плавучей батареи Нестор Середа.

Заседание парткомиссии решили провести на батарее. На этот раз выдался спокойный день — зеленела трава на рыжих буграх, с писком перебегали дорогу юркие суслики, гудели телеграфные провода на столбах. В такой день хочется лечь на нагретую солнцем землю и слушать, как сладостно, уже по–летнему звенит воздух, как трещат где–то в траве неуловимые цикады и убегает вдаль, словно тонет в бесконечных просторах моря, волнистая поверхность полуострова, и кажется, что одинокий Херсонесский маяк на краю земли упирается в голубое небо.

Полковой комиссар Бобков, член парткомиссии флагманский врач Гелеква, комиссар Середа поднялись на верхнюю палубу. У дежурных орудий стояли комендоры; остальные матросы в этот предобеденный час отдыхали. На корме, там, где курили матросы, слышалась песня.

Из дверей камбуза выглянул кок в белом колпаке. Врач Гелеква заметил его и сказал, обращаясь к Бобкову:

— Вы знаете, Николай Акимович, чем славится камбуз на этой плавбатарее? Здесь кок Кийко славно готовит блинчики с вареньем!

— Что ж, если угостят, попробуем и блинчиков!

А комиссар батареи Середа, улыбаясь, уже показывал коку растопыренными пальцами, сколько готовить добавочных порций.

Заседание началось с разбора заявления отличника батареи командира зенитного автомата старшины первой статьи Косенко. Слесарь высокой квалификации, он вместе с рабочими завода создавал из отсека боевой несамоходный корабль. Его боевая характеристика — это четыре сбитых фашистских самолета, свалившихся в воду у борта батареи.

— Я каждый день вижу, как храбро и стойко сражаются коммунисты, и хочу быть таким, как они! — говорит Косенко.

В это время раздались резкие звонки колоколов громкого боя — воздушная тревога.

И пока еще стучали по железному трапу каблуки бегущих на боевые посты, раздались первые залпы. Это дежурные орудия открыли огонь. Наверху все гремело, и палуба выгибалась и вздрагивала под ногами.

Тридцать «юнкерсов» под охраной «мессершмиттов» шли с моря на Севастополь. Дул легкий ветер и чуть шевелил военно–морской флаг на высокой мачте плавбатареи и относил синий дым выстрелов на берег.

Строй вражеских самолетов разомкнулся: часть из них пошла на батарею, остальные продолжали двигаться на город. Бобков занял место рядом с командиром батареи Мошенским. С командного поста были хорошо видны запрокинутые вверх стволы автоматов. К Бобкову подбежал помощник командира лейтенант Лопатко, что–то крикнул, показывая рукой вниз, на береговой КП, — там спокойней.

Но Бобков отрицательно покачал головой, делая знак лейтенанту, чтобы он занялся своим делом: уже пикировали самолеты, рвались бомбы, и осколки били по высоким бортам батареи.

— Огонь, огонь!

Накалялись стволы пушек, падали скошенные осколками раненые. Беспрерывно били автоматы. У зенитчиков затекли руки, пересохло в горле. Подносчики не успевали подавать снаряды. Весь личный состав, за исключением вахтенного радиста и дежурного по артиллерийскому посту, работал на верхней палубе. Кок Кийко, позабыв снять свой белый колпак, тащил снаряд к орудию, скользя по железной палубе и спотыкаясь о стреляные гильзы.

Командир автомата Косенко был ранен в голову и в ногу, кровь вместе с потом стекала по разгоряченному лицу, но он вел огонь до тех пор, пока не свалился без сил на палубу.

В это время осколком бомбы был убит вертикальный наводчик, и автомат перестал действовать. Косенко услышал, что автомат замолчал, с трудом открыл глаза и, собрав последние силы, занял место наводчика. Зенитный автомат снова бил по фашистским самолетам. «юнкерс», прорвавшийся к батарее, получил прямое попадание в плоскость. Он загорелся, попытался выровняться на курсе, но завалился на крыло и упал возле батареи в воду.