На этом берегу - [2]

В первое мгновение Риан даже отпрянул, когда увидел собственное отражение в ледяной воде мелкой заводи, где привык брать воду для питья. На него смотрело почти незнакомое лицо. Обтянутый кожей череп, запавшие глаза, воспаленный шрам через нижнюю губу. Дело было не в том, что он отвык от вида собственной физиономии, а в том, что из воды на него глядел безумец. Эдакий странный огонек в самой глубине светлых как подтаявший ледок глазах. Монетка на дне омута. Некоторое время он разглядывал себя, словно пришельца-чужака, пытаясь уловить былое сходство, пытаясь узнать остатки прежнего себя. Пустое. После этой долгой, морозной, вьюжной зимы, заполненной серыми днями, повседневными заботами, воем ветра, тишиной и одиночеством, только одному и можно было удивиться по-настоящему, как это он до сих пор не разговаривает с белками, и более того, не слушает их мудрых и содержательных рассказов.

Риан усмехнулся отражению. Напрягся и сказал первые свои слова за всю зиму.

— Будь оно все…

Но слова его, сказанные каркающим хриплым голосом, унес ветер. Взамен же тот принес какие-то посторонние резкие звуки. Звуки эти более всего походили… на вопли во время драки.

Бросив ведро на землю, Риан вскочил на ноги, прислушался точь-в-точь как зверь лесной, втягивая воздух носом. Руки сами по себе, помимо воли потянулись к оружию. Даже во сне альв не расставался со своими двумя самыми верными, самыми преданными друзьями, двумя мечами, которые он носил за спиной вот уже… такое количество лет, что не стоит даже вспоминать, все равно не вспомнишь.

Он уловил направление и заспешил к столь привлекательному для него звуку. Этот лес он знал как собственный дом, и ничто не задерживало его стремительный бег, ни ветки кустов, ни овражки и ямки, ни камни. Он издали увидел, что возле скалы вершится расправа семерых над одиночкой. Места здесь были неспокойные, и Риан частенько становился свидетелем подобных сцен. И никогда не вмешивался. Зачем? Пусть люди сами разбираются в своих делах. И если их единственное развлечение — это смертоубийство себе подобных то, что ж… видимо на то есть некая высшая воля, раз эта земля теперь от края до края принадлежит именно им.

Спрятавшись среди теней и солнечных бликов, в своей одежде альв оставался сущим невидимкой. Он внимательно вглядывался в происходящее. Это могло быть что угодно. Изнасилование одинокой поселянки, убийство сотоварища по разбойной шайке, или даже дружеская потасовка.

И тут Риан увидел, что жертва кого-то ему странным образом напоминает. Длинные каштановые волосы, характерный разрез глаз… Он даже поперхнулся собственным дыханием от внезапной догадки.

Медлить он не стал, а сразу бросился в атаку, внося в ряды разбойников панику внезапностью и меткостью ударов. Как он мог думать, что тело за долгие годы уединенной жизни могло забыть главную свою науку? Смешно. Он умел убивать, он любил убивать, он хотел убивать… Здоровенному орку — голову с плеч, тем двум что слева — по одному удару, коротышке по горлу, тощему — кишки наружу. В сторону отлетела сначала одна рука, потом другая. Предсмертный крик, вой и вопль бился об скалы, лаская слух забытой мелодией. Только свист клинков, только резкие повороты, способные кого угодно сбить с толку, даже искушенного в воинском искусстве наемника, не то что каких-то лесных грабителей, бродяг и выродков.

Давным-давно жалость собрала свои скромные пожитки и ушла, не прощаясь, из сердца альва, а потому никто из его теперешних врагов не ушел живым из этой резни. Умирающих, стонущих и кричащих разбойников Риан с наслаждением дорезал, не тратя времени на разъяснения своих побуждений. Вид недавнего пленного сородича ему не нравился. Тот потерял много крови, вся нога пропиталась ею, лицо разбито, и дышал он с трудом. Видно, ему сломали ребра.

Альв деловито осмотрел бедолагу, прикинул, что тот, возможно, и не помрет, пока он будет тащить его в безопасное место.

Это была невероятная удача — встретить кого-то из своего народа, теперь, когда о Высоких уже рассказывали страшные сказки. Риан думал, что он остался один не только в своем лесу, но и на этом берегу Великого Моря. И думалось ему, что придется коротать свой бесконечный век в одиночестве, постепенно утрачивая себя, дичая и сходя с ума.

— Держись. — Отчаянно попросил он раненого. — Живи.

И тот застонал в ответ сквозь сведенные судорогой челюсти.

Сознание вернулось толчком. Первое, что пришло после всплытия из сладкого небытия, это боль. Но чувства опасности больше не было, оно исчезло. Гилд с трудом открыл глаза, пелена рассеялась. К нему склонялось бледное худое лицо, на нем ярко выделялись стальные, с голубоватым оттенком провалы — миндалевидные глаза эльфа, сородича. Гилд попытался вздохнуть и с трудом выговорил:

— Спасибо.

Но голова была уже ясной, несмотря ни на что. Он приподнялся, опираясь на локоть левой, здоровой руки. Кругом была кровь, сплошное месиво. Даже на нем вся одежда была в крови, не только своей.

— Ничего себе…

Он попытался сесть. Резкая боль пронзила плечо и бок, альв замер, стиснул зубы. Боль тоже замерла, значит, сесть все же было можно. Правая рука онемела, арбалетный болт торчал из плеча.