— Мое имя Дорога, — говорю я. — Я герцог майората Вейа. Мой дом сожгли пятого дня. За мной по пятам идут оборотни Хелла. Я иду в замок Совы. На запад. Третьего дня я попал в туман.
— Да… Туман… Но разве попал ты в него третьего дня, Дорога? — какая река обезголосела, отдав тебе свой рокот? Низкий, тяжелого, дорогого бархата, голос. Низкий, низкий, очень низкий, ниже моего, горловой, журчащий, сбивающий с…
— Ты живешь здесь одна. Ты не боишься ни Синелесья, ни меня, ни оборотней — ты обещала мне покой, — в моих словах уверенность. В моей душе страшная горечь. Это слова не герцога. Это слова ребенка, мальчишки. «Ты обещала мне…» Плевать. Она обещала. В ответ я должен быть хотя бы собой. — И ты — не человек.
Произнеся «И ты — не человек», я смотрю ей прямо в глаза. Какая-то из зимних ночей теперь светла, как день — отдав им свою черноту и свое убийственное мерцание — мерцание заснеженной, бескрайней, безжизненной, полуночной равнины перед пешим путником.
— Ты измучился, Дорога. Ты спал весь день и ночь и еще день. Я согрела воды. В печи. Иди в печь, Дорога, герцог Вейа. От тебя слишком пахнет усталью и тоской вынужденного пути.
Все это можно сказать проще: «От тебя пахнет кровью». Ты понимаешь, что этот запах ей не внове. «От тебя пахнет потом» — и что? И не только твоим. Но она живет в лесу и она охотница — этот запах тоже должен быть ей знаком. «Ты просто повернись спиной, Дорога… И все кончится на полу этой избы. Или в угольях печи, куда ты упадешь вперед лицом, — ни на миг не заботясь о том, что надо сберечь глаза — потому, что мертвым не нужны глаза, Дорога. Тринадцатый гость темной избы».
Я повернулся к ней спиной и шагнул в печь.
Обыкновенная болтушка и горячая, неведомая смесь трав, пахнущая вечером и грустью, в глиняной кружке с серебреным дном-подставкой — вот что было на ужин. Или завтрак?
— Ты Дорога. Я вижу, что вся твоя жизнь — до этого Мира — Дорога с неверными поворотами и чужой крышей над головой.
— Да. Я знаю, — а что я могу сказать?! Да, ты права, как же потаскала меня жизнь, как же я устал, изнемог, как же ревностно я любил родовой Замок Вейа, как же я несчастен! Да мало ли слюней можно намотать на кулак — если есть свободный кулак и немного времени! Все куда проще — я знаю. «Да. Я знаю. А теперь и ты знаешь. Или уверилась».
— Это был твой туман? — лавка у стола одна, мы сидим рядом. Я облокотился о стол, развалясь — привычке этой столько же лет, сколько я себя помню за столами, — словно в спине нет костей, и я ищу опоры. Она сидит рядом, сцепив кисти рук, положив их на стол. Она сидит ко мне левым боком, ее жуткие, воющие глаза устремлены перед собой. Браслет под ее плечом — девять змей, сплетенных в жгут и жадно жующих свои хвосты. Я всматриваюсь, всматриваюсь, сплетение змей оживает, белая кожа под ними становится плотно улежавшимся снегом, змеи негромко шипят — от боли? От страсти? Я понимаю, что змеи кусают не свои хвосты. Хвосты соседок. А чем они хуже людей? Чешуйки их шкур шевелятся, скрывая движение мышц. Пряным тянет от жгута змей, пряным и последним — осталось лишь наклониться поближе и… И тут ее ледяная ладонь ложится мне на лоб, закрыв глаза. На ее ладони нет каменных бугорков мозолей, которых можно было ожидать, увидев косу и лук. Но кожа на ее ладони жестка. Я сижу и не шевелюсь. Почти не дыша. Дыша лишь верхушкой груди. Ладонь пахнет полынью. Растертой на руках — с наслаждением убитой в ладонях свежей, поседелой полынью. Полынья. Хлещущий, враз пьянящий запах, медовая горечь.
— Ты Дорога. Ты часто идешь туда, куда поворачивает небосвод, куда идут звезды, оторвавшиеся от матки-Луны, куда поворачивает земля, туда, откуда прибегает лихой ветер. Ты попадаешь в мертвые зыбуны. Ты попадаешь в пожар. Ты попадаешь в снег, грязь, ярость и боль — ты легко попадаешь в ярость и щедро отмеряешь боль тем, кто хочет удержать Дорогу. А потом…
Глотка моя дрожит. Я хочу сказать, что я не уйду от ее руки до утра. До утра. До ночи. До смерти. Судорога комкает губы, и я говорю: «Ты не человек. Ты нежить. Незнать». И, крепко сжав ее запястье, снимая руку со лба. Молчание ночи. Миг. Играет падающими угольками лучины светца тень блазня.
Отпускаю руку. Так надо. Мне. Точнее, так — так надо мне. Сейчас.
— Ты Дорога. Герцог, нашедший свой Дом, свой путь. А теперь ты попал в туман. Что ты будешь делать в Замке Совы? Собирать войско? Куда ты поведешь его, Дорога? На оборотней Радмарта? Это не Радмарт лишил тебя твоего Дома, Дорога. Не глупец Хелла. Север идет своим путем, а Запад сейчас оказался на его тропе. Он стопчет его, как ты топчешь, не заметив, муравейник. Ты хочешь удержать Север на его Топях, Дорога? Хочешь этого? Или ты хочешь отомстить? Вернуться домой?
— Я герцог Дорога. Я тону в тумане. А еще я понимаю, что ты права. И это скверно. Потому, что туман — это пограничье, и рассеялся он только тогда, когда я вошел в родовой замок майората Вейа. Я не могу век свой провести на границе. На границах. Не могу и не хочу. А теперь ты снова кидаешь меня в туман — как щепку в половодье. Но это твой туман. Ты властна его поднять и убрать. А я волен пройти его и выйти на свою путину. Последнюю. Потому…
