На дыбе. Русский исторический детектив - [37]

Соковнин слушал с восторгом, весь вперед подался:

— Ах, тяжко ныне! Вот хорошо бы по твоим то, Вань, словам. Да как дело сделать?

— Э, Лёш, проще всего! Петрушка то и дело по Москве один шастает. Завелась у него в слободе у немцев одна блудня, по ночам к ней верхом скачет. Вот подкараулить его и…

— Долго ждать придётся, да в темноте перепутать с кем можно.

— Тогда другое: царь на все пожары любопытствует смотреть. Всё возле огня вертится. Сами подожгём чьи-нибудь палаты, поближе к селу Преображенскому, ну, в пять ножей ударим его, эту язву гнойную.

— И правильно, не уйдет, крыса поганая! — Соковнин разгладил дремучую свою бороду. — Пора, пора! Земля отеческая стонет от ереси, оттого, что преступили заповеди дедовы. Россия своей дорогой идёт, немудреной да набитой, с жизнью общинной, без немецких извивов. А этот пьяница так скривить нас хочет, чтоб к заграничному соблазну завести. А уж там всему русскому погибель неминучая.

— Верно, Лёш, речёшь! А души то, бедненькие, так те прямиком — в печь адову. Ей-Богу! Зарезать собаку, так народ весь радостно вздохнёт.

— Стрельцы, Вань, нас поддержат… Федьку Пушкина, моего зятя, надо взять, он хоть молод, да богобоязнен, его стрельцы уважают. Кого ещё? Ну, понятно, Елизарьева да Силина, эти — приятели наши, отставать им нельзя. Не позвать — так обидятся. Ну, и ещё троих-четверых, помельче чином: дом поджигать, ножи воткнуть.

И заключил разговор Цыклер:

— Спешить надо, а то в долгий отъезд царь собрался, двадцать третьего февраля из Москвы отбудет. В последнюю ночь все и устроим. Выпьем за успех.

Просветление

Заговорщики, как намечали, привлекли ещё нескольких человек.

И вот наступил день решительный. Встретились у Цыклера ещё засветло. Много ели, ещё больше пили: пиво, мёд, водка рекой текли.

Говорили друг другу речи льстивые.

Цыклер подбадривал товарищей: — Благодетели вы земли русской, ждет вас сияние присносущей славы и благодарность потомков, аж самых отдаленных! — Он поднял серебряный кубок. — За вас, силу богатырскую Димитрия Донского и Илии Муромца восприявших, мудростью государственной проникшихся, пьем до дна! Дабы пьяницу этого беспробудного, дьявола сущего, нынче же победиша и мучителей земли великой русской посрамиша.

Ларион Елизарьев под столом толкнул ногой Силина:

— Гришань, зри, у полковника ручки трясутся.

— Мнится мне, что он со страху уже в порты наложивши.

— Гришань, как бы нам от сего дела с честью отложиться, а?

— Сам о том мыслю…

Елизарьев поднялся, нарочито пошатываясь, промычал:

— Благодарю тебя, кормилец и благодетель, господин полковник! Утомился я, поеду домой, часик-другой вздремну, а потом прямиком к тебе…

Силин подхватил приятеля:

— Эко развезло тебя, Лариоша! Таки быть, отвезу…

Цыклер двумя перстами перекрестил их:

— Ну, не проспите, чтоб не позже одиннадцати быть у меня! Как на трон сяду, всех вас облагодетельствую. Ровно в полночь пожар небо озарит, мечи наши уязвят чудище страшное, врага великой России.

Едва оказавшись за воротами, друзья поскакали в Немецкую слободу, знали: там нынче Пётр Алексеевич гуляет.

* * *

И вот теперь, стоя на коленях перед царем, все чистосердечно рассказали. И закончили речи:

— Государь, мы в твоей воле, ты хозяин нашим головам. Отправь к Цыклеру солдат, и ты застанешь до половины двенадцатого всех злодеев на месте.

…Пётр, которому судьба послала золотой шанс, едва не сгубил себя.

Оплошность

Государь отправился в кабинет Лефорта, уселся за стол и торопливым, разгонистым почерком написал записку капитану Преображенского полка Лопухину:

«Господин капитан, ныне вскрылось дело страшное и преступное, а потому имею на тебя надежду и приказываю: не мешкая, ровно в одиннадцать часов окружи дом Ваньки Цыклера в Сокольниках, а кого найдешь в дому том, арестуй. Действуй врасплох, дабы злодеи не успели оказать сопротивления. Потребны сии скорпии ядовитые мне живые, дабы на розыске выявить имена всех заговорщиков. Питер.»

Государь, перепрыгивая через ступеньку, спустился в зал, огляделся, поманил своего любимца и денщика усатого весельчака и безоглядного храбреца капитана Преображенского полка Ивана Трубецкого:

— Господин капитан, держи сие важное послание, скачи к Лопухину, передай ему. А потом возвращайся и догуляй… — Порывисто обнял его, поцеловал. — Ванюшка, в твоих руках судьба России — на века.

Через несколько мгновений под окнами Лефортова дворца раздался стук копыт — тут Франц выложил брусчатку.

Теперь самое время сказать несколько слово о Петровых денщиках. Это вовсе не те несчастные и бесправные солдаты при офицере, появившиеся позже, которые чистили своему владыке сапоги, бегали в лавку за водкой и бывали беспричинно биты, когда попадались в минуту гнева.

При Петре в денщики набирались дворянские юноши, чаще всего незнатного происхождения. Но это были рослые, красивые и смышленые молодые люди. Число их порой простиралось до двух десятков. Дела им поручались разнообразные и часто первой важности. На денщиках лежали обязанности: разведывать, доносить, производить следствие, нередко исполнять роль палача — по царскому велению нещадно исправлять провинившегося дубиной, и даже наблюдать за генерал-губернаторами. Такая разносторонняя деятельность требовала особых способностей и, разумеется, прежде всего — силы, ловкости, бойкости… Денщики выполняли и лакейскую службу при столе Государя, его выездах и тому подобное… Денщики были обыкновенно записаны и числились на службе в одном из полков гвардии, и по прошествии нескольких лет Государь возводил их в высокие чины, давал отличные места, поручал ведать государственными делами. Из них выходили генерал-прокуроры (Ягужинский), начальники войск, президенты коллегий, сенаторы, генерал-фельдмаршалы, камергеры, судьи в делах первой важности, правители областей…