На другой день - [20]

— Так вот, даже не из-за того, что плохо у нас с производством, я выхожу на работу. Без дела сидеть наскучило. Одной. Ты понимаешь, Антон? — Людмила нарочно сказала „ты“, она хотела вызвать в нем прежнюю доброту и отзывчивость.

И Кучеренко понял ее. Он подвигал мохнатыми, как у отца, бровями, правда еще одноцветными, темными, и вскинул их под морщинки на лбу. И все лицо его стало молодым, оживленным, без деланой внимательности и озабоченности, а в живых черных глазах сверкнуло мальчишеское озорство.

— Людмила! — воскликнул он. — Так, может, общественной работки подбросить тебе?

— Подбрасывайте! Подбрасывай! — засмеялась она. — Только побольше и поскорее, Антон.

— Понимаешь, Людмила, третий день бьемся вместе с завкомом, ищем верных людей. — Он подался к ней всем телом через стол. — Выборная на носу, а у нас ни у шубы рукав с окружными и участковыми комиссиями, с агитколлективом. Вот и горком с горсоветом предупреждают, — он опять запустил руку в ящик стола, где лежал отпечатанный листок, — пора разворачиваться. Душа из нас вон, должны подобрать сорок-пятьдесят человек из актива. Берись, Людмила, членом участковой комиссии. Или — агитатором.

— Я? — откинулась на спинку стула Людмила. — Даже агитатором? Но я никогда никого не агитировала, разве только наших хозяйственников, чтобы они экономили деньги. Кроме того, я беспартийная.

— Не беда! Я направлю тебя на беседу к Дружинину, он у нас возглавляет агитколлектив, Дружинин растолкует тебе обязанности. Да и что много толковать! Образование у тебя, дай бог, высшее, опыт общения с массами есть, справишься. В горкоме дополнительно прослушаешь семинар, после семинара удостоверение в зубы и — на участок: домик, два, три тебе попадет, кто в домиках живет, те и твои подопечные избиратели… По рукам?

И только выпалив все это без остановки, Кучеренко заметил, что Людмила присмирела, задумалась.

— Побаиваешься?.. Какие у тебя еще общественные нагрузки?

— Почти никаких.

— Так в чем же дело?

„К Дружинину твоему неохота на растолковку идти“, — чуть не сказала Людмила. Удержалась: зачем вспоминать неприятное… И кончилось тем, что она согласилась поработать на избирательной даже агитатором — интереснее. Поговорили по душам с Антоном о прошлом, вспомнили школьные годы. Кучеренко хохотал над собой, долговязым учкомовцем, призывавшим желторотую братву крепить мощь страны на страх мировому империализму; вспомнил, как окликали его Кучерошкой, и хохотал до слез.

И Людмила порадовалась, что нашла в нем доброго и отзывчивого товарища, доброго и отзывчивого уже тем, что он дал ей, как и Абросимов, самое нужное — работу.

XII

Вечером пришла в гости подруга Людмилы по школе и по институту Клава. Они шумно расцеловались, наперебой расспрашивая друг дружку, что, как, почему, и в обнимку прошли к вешалке. А когда первое, главное, как случается при встрече хороших знакомых, было спрошено и узнано, обе примолкли, устроившись рядком на диване.

Золотистые, только что по-весеннему сиявшие глаза Клавы угасли, румяное с мороза лицо потускнело, а на маленьком носу и круглых щеках отчетливо обозначились веснушки, мелкие, как пятнышки на яичной скорлупе. И все в ее лице, взгляде стало серым, вялым, остывшим.

Людмила и ранее замечала, что с Клавой творится неладное: худеет и вянет, скучная и неразговорчивая. И замуж вышла, и ребенок у них с Горкиным растет, а чем-то опечалена, угнетена женщина.

— Холодно на улице? — лишь бы не молчать, спросила Людмила.

— Мороз, — вздрогнув ответила Клава и пощелкала замком старой кожаной сумочки. Потом раскрыла сумку и вынула из нее бумажные выкройки, которые брала еще летом, собираясь шить платье. — Вот, принесла Марии Николаевне.

— Сшила? — спросила Людмила и, уверенная, что новое платье у подруги готово, не удержалась от любопытства: — Красивое получилось, нравится?

— Нет.

— Не нравится?

— Не сшила.

— Почему? Неплохой был материал… — Людмила живо представила: густой синевы, с матовым отсветом шелк; когда держишь его на руке, он льется, как водопад. — Славное было бы платьице.

— А куда мне в нем, — сказала, потупившись, Клава, — дома-то сидеть можно и в старом.

— На концерт сходить.

— А мы по концертам не ходим.

— В гости…

— И по гостям… — Клава опять пощелкала замком сумки. — Разве выберешься с ребенком. По делу-то побежала и то думаешь: а как там дома? — Она подняла голову, маленькую, остриженную под мальчика, увидела белый с бирюзовым оттенком потолок и спросила, явно желая уклониться от неприятного для нее разговора: — Вы что же, побелили к зиме?

— Побелили.

— Кто же так хорошо сумел?

— Поклонники! — бухнула Людмила, вдруг охваченная озорной веселостью. Ей хотелось как-то растормошить подругу, вывести ее из удрученного состояния. — Не только побелили, но и весь дом капитально отремонтировали, навезли дров, обзола, угля…

Но Клаву это не развлекло, не встряхнуло, она еще ниже склонила голову, терзая на коленях пустую сумку, и Людмиле сделалось стыдно за свои слова. Разве она гордилась когда-нибудь даже перед собою, что ей помогают? А вот расхвасталась в присутствии подруги мнимой устроенностью, чьим-то покровительством и, может быть, этим расстроила Клаву, вечную неудачницу в жизни.