На другой день - [61]

— Коба, персонаж Чехова взял эти слова из басни Крылова, — мягко поправил Кауров.

— Ага… — протянул Коба. — Вдвойне весомо… — Повторил: — Мужик и ахнуть не успел, как на него медведь насел. — Не затрудняя себя какой-либо переходной фразой, продолжил: — Иди завтра в Цека, проинструктируйся, прихватишь и литературу. И навостряй лыжи обратно. Не валандайся.

— А как же с моими документами?

— Ну, покажи.

Отпущенный из армии нижний чин вынул из тужурки бережно хранимое заверенное военной гербовой печатью свидетельство о демобилизации, выданное, как значилось, на основании соответствующего правительственного циркуляра. Глаза Кобы пробежали по строчкам.

— Бумагу повернем по-своему. Дело несложное. Отложи на год явку в университет. Бери отсрочку.

— Я бы взял, но университетская канцелярия меня, наверно, помытарит. День за днем буду ходить.

— Я бы взял, но университетская канцелярия меня, наверно, помытарит. День за днем буду ходить.

Присев к столу, Коба вооружился ручкой и стал писать наискось документа, прочитывая вслух свои выведенные крупным островатым почерком слова:

— Согласно договоренности с тов. Кауровым он восстановится в правах студента через год. Вот и вся недолга. А в будущем году, хо-хо, вспомнится ли тебе эта бумажка? Подпишусь просто — за секретаря. Звание, русскому оку привычное, секретарями держится Россия. И инициалы: Д. С.

— Почему Д. С.?

— Дядя Сосо, — расшифровал Сталин.

Наконец-то отозвалась Надя. Вскинувшись, она по-детски заплескала в ладоши.

Наконец-то отозвалась Надя. Вскинувшись, она по-детски заплескала в ладоши.

47

Провожальный в честь Серго ужин не обошелся без Авеля Енукидзе, который, разумеется, прибыл не с пустыми руками, добавив к столу еще две бутылки грузинского вина. Одетый в гимнастерку без погон, статный, большеухий, с загибающимися вверх в прирожденной улыбке уголками сочных губ, он шумно, с грузинским акцентом, даже более резким, чем у Кобы, всех приветствовал, а с Кауровым по случаю негаданной встречи обнялся и расцеловался трижды, будто коренной русак.

Не садясь, Авель поделился впечатлениями дня. Он нынче с утра шастал по заводской окраине, навидался и наслушался. Да, можно не сомневаться, что на сегодняшних выборах в городскую думу рабочие и солдаты крепко поддержали наш список.

Завязался общий разговор.

Сталин, не обронивший пока ни одной реплики, выглядел и теперь благодушным, удовлетворенно хмурился. Авель выбрал себе место в застолье между Кауровым и Аллилуевым. Рядом черно блестело пианино, купленное для девочек или, верней, главным образом для Нади, увлеченно и старательно одолевавшей курс музыкального училища. На стенах в темных рамах красовались два больших фотопортрета: Сергей Яковлевич, снятый, видимо, десяток лет назад, дородный, с густой на зависть бородой, в крахмальном воротничке и галстуке, куда-то сосредоточенно взирающий, и Ольга Евгеньевна, неожиданно на снимке вовсе не полненькая, а с острыми чертами, с тенью впадин на щеках и под неспокойными, напоминающими чем-то цыганку глазами.

Разлили прозрачное светлое вино, Сергей Яковлевич поднялся и предложил выпить за дорогого Серго, который всегда говорит и поступает лишь по совести, за его Зину, ставшую и для нас другом, пожелал им счастливой дороги. Весело зазвенели бокалы гордость хозяйки.

Коба чокнулся с Серго и кратко молвил по-грузински:

— Дай Бог тебе победу!

Это грузинское на расставание присловье было тут знакомо даже и обеим дочкам Аллилуевым. Лишь уроженка Якутии широкоскулая Зина не поняла восклицания, вопрошающе смотрела на Кобу. Тот, однако, по-восточному не удостоил женщину вниманием, невозмутимо молчал. Засмущавшейся вдруг Зине Надя, сидевшая рядом, шепнула перевод. Они, сибирячка-учительница и петербургская гимназистка, и далее перешептывались, зачиналась их приязнь.

Надя, впрочем, сиднем не засиживалась, вскакивала, помогала маме вести стол. Вот возбужденно раскрасневшаяся, похорошевшая Ольга Евгеньевна, сопровождаемая своей младшей, внесла из кухни коронное блюдо сегодняшнего ужина — жареную, истомившуюся в духовке курицу, уже разрезанную на куски, возлежащие среди соблазнительно желтоватого, пропитанного жирком риса. Коба раздвоенным на кончике носом втянул запах:

— Ну, Ольга, разодолжила… Лучшее на свете кушанье.

— Благодари кулинарку. Надя сегодня решила блеснуть ради Серго.

— Мама, зачем хвалить, если никто еще не пробовал?

— За нами дело не станет, — произнес Коба.

Он ухватил коричневато подпекшуюся ногу, затем набрал несколько ложек риса. Под застольный говор курица разошлась по тарелкам. Коба не воспользовался ножом, запустил зубы в куриную мякоть, держа суживающийся конец попросту пальцами. Прожевывал, запивал глоточками вина. Нашел сильное выражение, чтобы изъявить хвалу:

— Хотел бы я на своей свадьбе иметь такую курицу!

Авель мгновенно откликнулся:

— Что ж, мы тебя женим. Есть тебе невеста. Как раз сегодня ее видел. Конечно, передала тебе привет.

— Кто такая?

Шумок улегся. Все заинтересовались. Надя, уже опять занявшая место рядом с Зиной, медленно повернула голову к Авелю. Ольга тоже перестала есть.

А весельчак Золотая Рыбка разжигал любопытство: