На дорогах Афганистана - [40]

Во всем доме царило оживление. Конрад ходил большими шагами по комнате. Бронек проводил смотр кладовой.

Не менее взволнованы были солдаты и переводчики. Свет в их комнате горел до самого утра. О чем они говорили, я не знаю, но на следующий день во всем доме был идеальный порядок. В саду убран сор, выровнены дорожки. Если бы это было возможно, наши ревностные помощники, наверное, развесили бы даже персики на деревьях, о которых мы писали в письмах домой примерно так: «Тут же, под окнами, персиковые деревья, а на них фантастические плоды величиной с кулак — от желтых до темно-коричневых». За сохранение персиков я боролся упорно, но безрезультатно; они исчезали чудесным образом один за другим, хотя никто, Аллах тому свидетель, их не рвал.

Мы с Бронеком договорились при первой же возможности проехать в Пули-Хумри и привезти дополнительные чарпаи и матрацы. Предстояло также разделить квартиру. Впрочем, делить было особенно нечего, так как Сарата заранее согласился переехать в гостиницу.

После джайна жизнь наша во всех отношениях стала более беспокойной. Приехал с инспекцией мазарский мудир (это называлось «проведать своих специалистов») и сообщил, что через десять дней ожидается визит министра с целью окончательного выбора трассы через «Фисташковые горы».

С Исмаилом каждый третий вечер систематически случался какой-то странный припадок, и его приходилось отвозить в Пули-Хумри. Чтобы сократить свои ежедневные маршруты, мы решили освоить временный путь из Коталь-Санги до главного перевала нашей трассы номер один.

Самым трудным был первый километр. На «газике» нужно было въехать на скалистый уступ. Далее по отвесному откосу вела вправо ослиная тропа. В тех местах, где окала покрыта глинистой почвой, ширины тропы хватало для нашей машины. От нас требовалось лишь убрать большие камни, срыть кочки, выровнять крутизну спуска.

Значительно хуже дело обстояло там, где выступали из травы или нависали над дорогой выветрившиеся породы. Сантиметр за сантиметром прокладывали мы с помощью солдат колеи для колес. Руки инженеров, к немалому удивлению Раима, тоже рвались к кирке. В скалистых впадинах приходилось возводить временные каменные стены.

Каждый переезд через новый участок дороги был большим событием. Раим оказывался то под колесами, то за рулем. Проклинал все на свете, жаловался на судьбу, уверял, что работа идет впустую, ибо через эти скалы не проехать ни за что на свете. Однако стоило мне выразить желание заменить его на наиболее трудном участке, как он с отчаянием в глазах трогал с места машину — и проезжал.

Обрыв остался наконец позади, дальше все шло как по маслу. Где по высохшему руслу, где по овечьим тропам мы добирались до перевала. Этот первый пятикилометровый переезд продолжался десять часов. А через несколько дней Раим уже укладывался в двенадцать минут. Прошли добрых две недели, и даже осторожный Бронек отважился проехать над обрывом. Вновь созданную трассу мы назвали «дорогой Раима».

Однажды я производил измерения трудного участка около водоспуска. Неожиданно в скалах раздалось эхо выстрела. Я огляделся. Метрах в двухстах виднелись зеленая кепка и белые шаровары Раима.

— Иди сюда! — крикнул я.

Раим побежал ко мне. В руках у него была старинная одностволка. Приближаясь, он все больше замедлял шаг и наконец совсем остановился в нескольких метрах от меня. Ружье было у него за спиной.

— Что это у тебя, Раим? — спросил я.

Он все же решился показать свое оружие — выменял на часы.

— В кого ты стрелял?

— В зайца.

— И не попал? Ничего, бывает. Послушай, иди-ка ты охотиться в другое место. Человек-то побольше зайца — можешь и не промахнуться.

Раим сначала покраснел, потом задумался. Ушел не спеша. С тех пор я его больше не видел с ружьем в руках. Но тут началась целая история с Исмаилом.

Это случилось на следующий же день. Мы лежали вечером на чарпаях и пили чай. Вошли Саид и Раим. Они были явно чем-то встревожены.

— С Исмаилом плохо, инженер-саиб, — начал Райм.

Мы опустились вниз. Зыгмунт и Конрад склонились над неподвижно лежащим Исмаилом. Глаза его были полуприкрыты, дыхание затруднено, лоб в испарине. Посиневшие губы шевелились, как будто он хотел что-то сказать. На смуглом лице застыла печать страдания. Полный отчаяния взгляд молил о помощи.

Сомнений не было — Исмаила нужно немедленно доставить в Пули-Хумри, к доктору Хользингеру.

Мы соорудили постель в машине, под сиденья я предложил положить камни, чтобы осели рессоры и тряска была минимальной. Исмаила перенесли с величайшей осторожностью. Бронек накрыл его одеялом, поправил под головой подушку.

Теперь предстояло решить, кто из нас четверых поедет с больным в Пули-Хумри. Ведь через несколько дней должен был прибыть министр. Работать приходилось по шестнадцать часов в сутки, дома и на участке. Между двумя нашими группами шло нешуточное соревнование. В этой ситуации каждый ждал добровольного заявления со стороны противников. Проблему неожиданно решил Саид:

— Я поеду. У вас много работы.

— Прекрасно! Поезжайте. Мы сейчас же напишем доктору Хользингеру, — воскликнули все почти одновременно.