— Прямо под колеса косой дурачок лезет.
Я оглянулся, но зайчонка скрыли клубы желто-серой дорожной пыли.
Помолчали минуту-другую, затем Жуков спросил:
— Сколько уже лет Зининой свекрови?
— Сто четыре, — подсчитал Захар Николаевич. — Как она там? В прошлом году еще бойкая была.
Но вот и деревня показалась: деревянные избы, крытые шифером, железом; некоторые побелены на среднерусский лад.
— По деревне вряд ли проедем, — предположил Жуков.
Через минуту мы в этом убедились. Вся улица была разбита тракторами, в огромных колеях чернела густая грязь.
Жуков направил машину в объезд — по-за огородами. Тут уже пролегла, утрамбованная сотнями колес, приличная дорожка — как раз по посевам гречихи…
У Зининого приземистого дома вышли, поблагодарили Жукова. Он лихо развернулся и покатил обратно.
Захар Николаевич открыл калитку в большой, со множеством всевозможных построек, двор. И мы услышали страшный рык: слева от калитки, у будки, сделанной из улья, стояла огромная собака с мордой боксера, а ушами и хвостом — дворняжки.
— Видал, какая красавица! — кивнул на собаку Захар Николаевич.
Нет, такого чудища я еще никогда не видал!
«Красавица», должно, узрев в нас порядочных людей, приглушила свой рык, и мы прошли к входной двери. На низком крыльце сидела сухонькая старушка и, не замечая нас, играла с черным пушистым котенком.
— Здравствуйте, — поздоровался Захар Николаевич, нарушив бабкино занятие. — Можно зайти?
Бабка опустила котенка на колени.
— Проходи. Захарий?
— Он самый.
— Я то-то и гляжу: Захарий — не Захарий. А это не зять твой?
— Нет, товарищ.
Бабка оперлась на суковатый батожок и встала. Была она низенькая, ступала кривоного. Зубов у нее не было, но говорила она чисто, не шепелявила. И слышала хорошо, несмотря на свои сто четыре года (я впервые видел человека в таком возрасте и глядел на бабку во все глаза).
— Айдате в избу — там прохладней.
Мы протиснулись в коридорчик, примостили в уголок рюкзаки.
Бабка топталась рядом.
— Айдате в горенку, молочка попьете.
— Спасибо, мы только что из-за стола, — отказался Захар Николаевич. Молоко, особенно холодное, он любил, но сейчас, видимо, боялся доставить бабке лишние хлопоты. И тут же изменил тему разговора: — Как здоровье-то, бабушка?
— А никак, — отвечала бабка. — Слышу-вижу хорошо, а вот ноги… Кабы бог новые ноги дал, можно б еще столько прожить.
— Подлечить надо ноги-то, попить чего-нибудь.
— Э-э, сынок, ни разу я лекарствами не баловалась и не стану. Вон подружка моя, Саджида, горстями таблетки лопает, а толку никакого. Вчера приходила, опять жаловалась: болит в боку, не перестает.
Подружке бабкиной, сказал мне после Захар Николаевич, около девяноста лет, она татарка, бабка с ней разговаривает по-татарски.
Вышли опять во двор. За бабкой неотступно следовал котенок. Сейчас он терся о батожок.
— Брысь, чертенок! — ругнулась на него бабка. Положила на крылечко журнал «Новый мир» в твердой обложке и уселась на него. — Зинка скоро вернется, а Толик тут где-то бегает, он уж с работы пришел. Вы бы шли пока самородиной побаловались.
«Самородиной» баловаться нам не пришлось, поскольку через две-три минуты явился бабкин внук Толик — загорелый, среднего роста парень. Он был на колхозном дворе, и ему передали, что к ним пожаловали какие-то гости.
Толик смущенно поздоровался.
— Как ты возмужал! — окинул его взглядом сверху вниз Захар Николаевич. — До армии сущим шкетом был.
Бабка между прочим сообщила новость:
— Любку месяц назад взамуж отдали. Свадьба у нас была. Два дня… Да… Зинка так и работает… этим… Чем, Толик, забываю, она работает?
Толик стоял в сторонке, курил.
— Техником-осеменителем.
— Хозяйство большое у вас?
— Не очень: много ли нам троим надо? Но корову держим. И поросенка. Куры есть. Собака. Да чертенок вот этот, — ласково гладила бабка притихшего у нее на коленях котенка.
— И «Жигули», — усмехнувшись, добавил Толик.
— Это уж твое хозяйство с матерью. Той делать нечего — купила. Да сама еще ездить научилась. Хуже мужика!
Толик вызвался свозить нас на ферму к матери.
Он вывел машину из деревянного гаража.
Захар Николаевич, неплохо знающий автомобили — сам иногда водит свой служебный «Москвич», — критически осмотрел «Жигули».
— Э-э, однако, даете вы ей жару: дверца погнута, задняя фара раздавлена…
— Это мать… назад сдавала…
Сели в машину. Захар Николаевич опять переднее место мне уступил, чтобы я побольше видел.
— Что это в моторе стучит? — спросил он Толика.
— Бог его знает.
— Не бережете вы машину.
— А чего ее беречь? — спокойно ответил Толик, — Это ж не пластинка с битлами.
Вел машину Толик искусно и рискованно. Дорога изобиловала крутыми поворотами, подъемами и спусками. Он знал ее, что называется, наизусть, притормаживал перед каждой незаметной рытвинкой, перед каждым бугорком, а на ровном месте выжимал из машины все ее лошадиные силы. Казалось, на очередном повороте он не справится с управлением и мы перевернемся, но «Жигули» чудом удерживались на четырех колесах, оставляя сзади густое облако пыли.
Через десять минут мы были уже у ворот фермы.
— Лихо! — открывая дверцу, то ли похвалил, то ли укорил Толика Захар Николаевич. — При такой езде не уснешь.
