На дне морском - [7]
«Опять отправляют»,- сказала одна.
«Тот, который в субботу ушел, говорят, наши потопили»,- ответила вторая.
«И этому не миновать».
От пристани донесся лязг цепей. Не отрываясь, я стал следить за транспортом. На его носу заработали паровые лебедки. Транспорт стал медленно отваливаться на середину бухты. Сердце у меня гулко забилось. Из глубины бухты показался катер, за ним второй, потом третий…
«Охрана выходит»,- сказала наверху женщина.
«Боятся, ироды, да все равно не укараулят»,- ответила вторая.
У носа транспорта из воды показался якорь.
Стоявший на носу офицер махнул рукой. На мостике зазвенело, и тут раздался такой взрыв, что вода в бухте всколыхнулась, а в воздух вместе с обломками кормы полетели ящики и чьи-то сапоги. Транспорт сразу пошел кормой ко дну. И фашисты в панике начали прыгать в воду.
«Батюшки!» — взвизгнула на мостике одна из женщин.
«Хорошо! Ах как хорошо! — с удовольствием отозвалась вторая.- Ну, нам, Фрося, надо отсюда убираться, теперь они со злости начнут бить кого попало».
Женщины торопливо ушли. А в бухту с моря влетели катера и начали забрасывать ее глубинными бомбами. Белые огромные шапки воды поднимались в воздух и с шумом оседали.
— А вы как же? — спросил Саша.
— Я — ничего,- улыбаясь, отвечал Нехлебов.- Выбрался из-под мостика, когда все успокоилось, и вернулся на «Малютку». Через месяц рана зажила, но шрам, видишь, остался.- И, подморгнув, добавил: — А ты не верил.
Гармошка
На берегу Синички расположились мальчишки-рыболовы. Кто в рубашке, кто в трусиках. У одного на голове кепка, у другого — бумажный колпак… И вместе с мальчишками усатый мужчина в украинской вышитой рубахе, в соломенной шляпе. Глаза у мужчины серые, а усы, как у Чапаева, закрученные. Это Даниил Глазов. Жил он в Киеве, а на Синичку приезжал отдыхать к старикам.
И всякий раз, как только он появлялся с удочками, его неизменно сопровождали ребятишки. Они любили дядю Даню за его необыкновенную профессию. Он был водолаз. Рассказывал интересные истории. Вот и сейчас, побросав свои удочки, ребята окружили «подводного человека».
— Дядя Даня, а Днепр широкий?
— Редкая птица до середины долетит, говорил Гоголь. Широкий! Особенно весной. Разольется, что твое море,- ответил дядя Даня.- Вода кипит, пенится, завивается кольцами, срывает с приколов плоты, кидает на мостовые ледорезы и разбивает на куски! Несется эта вода с такой быстротой, что идущий вверх пароход плетется, как черепаха, а вниз летит птицей! И тут капитан не зевай!.. Особенно у мостов. Чуть не рассчитал, и капут. Так стукнет об мостовой бык, что на ногах не устоишь!
— И разбить может?
— Конечно! Вот нынче весной так приложился один буксир, что раков кормить пошел.
— А где же капитан был?
— Капитан ничего поделать не мог. Перед самым мостом заклинило рулевое управление.
— И теперь этот буксир на дне лежит?
— Подняли! На том буксире и мне досталось на орехи.
— А что, дядя Даня?
— Расскажите!
— Расскажите, дядя Даня…
— Хоть не все… Немножко…
— Немножко? — улыбнулся дядя Даня.- Словом, так было. Команда с того парохода успела выскочить и на шлюпке выбралась на берег. На берегу разбили палатку и стали ждать нас, водолазов. Был в той команде один парнишка, сын поварихи. Сережкой звали. И была у того Сережки гармошка, обыкновенная, губная. Его больше из-за этой гармошки и на пароходе держали. Больно играл ловко.
Ну, ладно. Приехали мы на катере к месту аварии, вышли на берег. Нас тут же окружили.
«Сынки,- сказала повариха,- посмотрите, как полезете, кастрюлю на кухне. Большая была, суп в чем варить. Да, может, нож кухонный увидите, без него я как без рук…»
Сережка подошел, тронул меня за руку и печально так пропел:
«Дяденька, там во второй каюте гармошка губная осталась, может, достанете?»
«Твоя?» — спрашиваю.
«Моя! Боюсь, что она размокнет и играть не будет».
А сам чуть не плачет.
«Там размокать нечему,- говорю.- Ладно, вот полезу обследование делать, попробую твою гармошку достать».
«Ой, дяденька, я вам все время играть буду, только достаньте!»
«Достану,- говорю,- не печалься. Раз сказал, значит, сделаю».
Парнишка повеселел, голубые глазенки загорелись, щеки зарумянились… Расспросили мы, где лежит пароход, установили выше него катер, и я стал собираться. Помогали мне старый водолаз Матвеич и молодой парень Иван Коляда. Матвеичу было уже за пятьдесят. Он хаживал и по дну Северного моря, и по дну матушки Волги. Работал на Иртыше, на Неве-реке. Седая стриженая голова его все время клонилась на правую сторону — привык под водой головой на клапан нажимать. Коляда был хоть и не так опытен, но малый смелый.
Закрепляет Матвеич на моей ноге тридцатифунтовый ботинок и говорит:
«Главное, не отпускайся от парохода. Течение сумасшедшее, отпустишься, пиши — пропал. Воздуха старайся держать как можно меньше Да к палубе поплотнее припадай. Хоронись за каждую малость, а то плохо будет. С такой силой можно бороться только хитростью».
«Хорошо б,- говорю,- Матвеич, учту».
Закрепили мне ботинки, пояс с ножом опоясали, надели сигнальный конец, медную манишку и повесили на плечи трехпудовые грузы.
— Ой, ты! — дружно отзываются ребята.- Такие тяжелые?
