На дальних воздушных дорогах - [40]

Теперь я бросил взгляд на часы: 18.40.

Не спрашивая у штурмана, я взял курс 360° — прямо на север. Обычный курс ухода с нашего аэродрома. На этот раз я не забыл его…

Через полчаса мы вышли к исходному пункту нашего маршрута и взяли новый курс — на запад. Мы поднимались все выше и выше. Самолет со всех сторон окружили грозовые тучи, сквозь которые виднелись вспышки молний, создававшие временами фантастические световые эффекты.

Со вторым пилотом капитаном Обуховым мы вели самолет попеременно, стараясь осторожно преодолевать грозовые тучи. Это удавалось не всегда. Задевая край таивших в себе опасность туч то одним, то другим крылом, мы сразу же чувствовали силу стихии, сотрясавшей нашу гигантскую птицу.

— Пилоты, — услышал я голос Штепенко, — не особенно старайтесь идти заданным курсом, проходите тучи по своему усмотрению. Держите только общее направление, старайтесь избегать этих сверкающих чудовищ!

В нашей памяти еще не стерся один из последних ночных налетов на Кенигсберг. Да и вряд ли его сможет позабыть кто-нибудь из нас, побывавших в ту ночь в воздухе.

Начало было в тот раз самым обычным, столько раз пережитым: впереди возникла темно-серая стена облаков, и, используя всю мощь моторов, мы постарались подняться как можно выше, чтобы оторваться от нее. Самолет был предельно нагружен и набирал высоту довольно туго. Облака сами по себе нас не беспокоили: мы мерились с ними силами сплошь и рядом и в годы, проведенные в Арктике, и в военное время. Наши полеты ведь никогда не были короткими: всегда мы висели между небом и землей свои десять — пятнадцать часов.

И на этот раз мы спокойно устремились в тучи, ведя самолет лишь по приборам. Сначала ничто не предвещало опасности, все шло нормально. Но вдруг засверкали кошмарные вспышки света.

По расчетам штурмана Штепенко, мы находились над линией фронта. Ясно! Очевидно, по самолету открыла огонь зенитная артиллерия гитлеровцев. Если так, то все было в порядке — сквозь слой облаков нас не увидят, пусть стреляют наугад, сколько их душе угодно и пока хватает боеприпасов.

Но через некоторое время самолет почему-то стало качать из стороны в сторону. Увы! Мы оказались среди беспрестанных огненных вспышек, как в адском котле. Теперь самолет уже не просто качало — его бросало, как щепку, во все стороны… Мы попали в грозовые тучи.

Ни одна буря, ни один шторм на море не могут даже приблизительно сравниться с грозовой бурей в воздушном пространстве. Одна за другой сверкали вспышки молний, и свирепые воздушные потоки неистово терзали наш самолет. То сверху, то снизу, то слева, то справа кидались они на воздушный корабль с таким остервенением, что штурвал часто вырывался из рук.

Стрелки приборов меняли свое положение так часто и так резко, что по ним было совершенно невозможно определять и поддерживать высоту, скорость или курс. Было подчас невозможно определить, в каком положении находится самолет по отношению к земле.

— Зеленский! — крикнул я тогда второму пилоту. — Помоги, сил больше не хватает.

— Помогу, товарищ майор, сейчас помогу.

Самолет превратился в своеобразный гигантский конденсатор. Концы лопастей винтов сверкали в ослепительном огненном кольце. Между изоляторами радиоантенн беспрестанно проскакивали искры. С установленных по потоку стволов пушек и пулеметов как бы стекали синевато-белые струи.

— В нашем полку, — услышал я вдруг спокойный голос Зеленского, — тоже был подобный случай. Один летчик, отправившись в ночной налет, также попал в грозовую бурю. Увы, его самолет не выдержал атаки стихии и развалился на куски. Сначала сломался пополам фюзеляж, затем крылья… Только радист чудом спасся и добрался до аэродрома спустя несколько недель. Иначе никто даже не догадался бы, что случилось…

Сначала, когда я услышал в этом хаосе его рассказ, у меня возникло сильное желание послать рассказчика к черту. Но то, что Зеленский рассказывал эту историю в момент, когда мы сами находились в аналогичном положении, подействовало на нервы как-то успокаивающе, к тому же рассказчик сам был абсолютно спокоен. Все это сняло напряжение. Но в течение получаса, пока мы со всей силой и энергией выдерживали атаки молний, самолет потерял большую часть набранной высоты. Вдобавок ко всему начался сильный град, а затем проливной дождь. К счастью, буря в это время стихла. Самолет потерял высоту: с шести тысяч метров спустился до тысячи пятисот. Мы с Зеленским от напряжения обливались потом…

Теперь, когда мы поднимались по коридорам между облаками, полет на Кенигсберг припомнился не только мне, но и Штепенко. Пережить такое еще раз не было у нас, конечно, никакого желания. Поэтому мы с Обуховым старались держать самолет на почтительном расстоянии от грозовых туч.

Наконец вершины облаков остались под нами. Высотомер показывал 6000 метров. Небосвод был усеян звездами.

Только летчик, летавший ночью, знает, как приятно находиться выше облаков! Далеко внизу остаются все опасности, которые создают для самолета обледенение, гроза, отсутствие достаточного числа ориентиров и многое другое.

Как экипаж, так и пассажиры давно уже надели кислородные маски. Стрелок Кожин через каждые четверть часа проверял, соблюдаются ли соответствующие инструкции и не ухудшается ли самочувствие пассажиров. Обо всем он докладывал мне.