На дальних берегах. Повесть - [11]

* * *

Штаб ударной бригады партизанского корпуса имени Гарибальди помещался в заброшенной загородной вилле, прежде принадлежавшей богатому триестинскому фабриканту и расположенной в семидесяти километрах от города, на высокой горе, густо поросшей соснами.

В корпус входило несколько бригад и отдельных отрядов, существенно отличающихся друг от друга: в одном из отрядов едва было три десятка человек, тогда как в другом - больше ста; одна из бригад представляла собой батальон партизан-стрелков, а другая уже более или менее напоминала регулярное соединение, имела даже артиллерию. Разнороден был и состав частей: итальянцы, словаки, венгры, русские, болгары, французы - кого только нельзя было здесь встретить!

Штаб ударной бригады окружала сеть партизанских дозоров и заслонов; они контролировали все дороги, ведущие к горе. Особенно тщательно охранялась почти незаметная тропа, узкой нитью извивающаяся по одному из склонов горы, - по ней осуществлялась связь штаба с главными силами бригады, укрытыми в ближнем лесу.

Был вечер; в каминах виллы горел огонь; на треногах, поставленных внутри каминов, висели чайники и партизанские котелки. Пламя бросало вокруг дрожащие отсветы; причудливые тени метались по стенам с лепными украшениями, по богато расписанным потолкам.

Тускло мерцали свечи в углах залов и на лестницах; то здесь, то там вспыхивали лучи карманных фонарей, огоньки папирос.

Всюду - на кроватях, диванах, столах, подоконниках, в креслах и просто на полу - спали крепким сном партизаны, недавно возвратившиеся с трудного задания. Они спали, не раздеваясь, в стеганых. ватниках или кожаных куртках, плащах, шинелях или в крестьянских кафтанах, в пиджаках и в модных пальто, положив рядом, с собою автоматы и винтовки.

Те, кто остался бодрствовать, чистили оружие, гладили или зашивали одежду, пили чай, брились. И старались все это делать бесшумно, так, чтобы не потревожить спящих.

На широкой кушетке лежал в забытьи раненый старик. Возле него хлопотали несколько девушек-санитарок и врач в белоснежном халате.

Вдруг распахнулась дверь и кто-то крикнул:

- Михайло вернулся!

Все в вилле пришло в движение: новость передавалась из зала в зал, из комнаты в комнату, с лестницы на лестницу.

И через минуту партизаны уже жали Михайло руки, хлопали по плечу.

Он уже успел сбросить с себя немецкий мундир и стоял сейчас на мраморной лестнице в шерстяном свитере, плотно облегающем его широкую грудь, заложив руки в карманы брюк и смущенно улыбаясь.

- А у нас гость! - кивнул Михайло в сторону человека в мягкой шляпе, одиноко стоящего у дверей. - Прошу любить и жаловать!

Михайло поднялся на несколько ступенек по лестнице и на ходу шепнул подростку с маузером на поясе, утопающему в болотных сапогах:

- Гостю - особый почет, Сильвио!

Это значило, что гость - не из обычных, и по отношению к нему должны быть проявлены и предельная учтивость и предельная осторожность.

Подросток, не сказав ни слова, стал спускаться вниз и присоединился к партизанам, тесно обступившим гостя.

Михайло прошел коридор и в конце его открыл дверь одной из комнат.

Из-за стола, озаренного светом стеариновых свечей и заваленного бумагами и картами, встал навстречу Михайло немного излишне полный мужчина лет сорока, с открытым лбом и умными, добрыми глазами.

- Можно, товарищ полковник? - звонко крикнул Михайло.

Полковник не ответил. Радостно улыбаясь, он шагнул к Михайло, вытер губы тыльной стороной ладони, поцеловал Михайло в одну щеку, потом в другую и, крепко обняв его за плечи, прижал к себе.

- Молодец, Мехти! - произнес он.

Мехти, взволнованный и смущенный, потянулся к полковнику и еще раз обнялся с ним.

Они подошли к столу.

- Здоров, бодр, весел? - с теплым участием, заглядывая в лицо Мехти, спросил полковник.

- Все в порядке, Сергей Николаевич.

- Я думаю! Шестьсот тридцать офицеров и солдат в один прием! - Сергей Николаевич кивнул на белевший на столе узкий лист бумаги, где записаны были сведения руководителя триестинского подполья товарища П. - Из всего этого сброда, обжиравшегося в зольдатенхайме, в живых осталось лишь несколько человек. Садись.

Михайло сел.

- Сегодня в Триесте взорвут гостиницу для гитлеровских офицеров, а в порту сожгут танкер. Все будет сделано так, чтобы гитлеровцы пришли к выводу: это тоже сделал Михайло!.. Им, кстати, и нелегко поверить, что на такое способны у нас многие… Пусть же себе думают, что в Триесте орудуешь ты один.

- А зачем нужно, чтобы они так думали?

- Понимаешь, Мехти, мифического Михайло труднее выследить, опознать, схватить… А где Вася?

- Вася укрыт в деревне Плова. Он будет ждать меня в пятницу: мы отправимся с ним на новое задание.

- Пусть перебирается сюда. После переполоха, который вы произвели в городе, вам нельзя появляться там, ну хотя бы месяц.

- Можно, Сергей Николаевич, - запротестовал Михайло. - Мы оба наденем солдатскую форму. Знаете, этакие, чуть подвыпившие, веселые солдатики. У Васи, конечно, щека уже пройдет, - Мехти улыбнулся. - К тому же мне удалось сегодня побродить по всему городу, и я представляю себе обстановку уже не по картам и рассказам…

- Нельзя, Мехти, - мягко, но решительно повторил Сергей Николаевич. - Столько ролей за такой короткий срок! Крестьянский парень, ефрейтор, обер-лейтенант, а теперь вот - подвыпивший солдат… Кончится война, разъедемся мы с тобой по домам, и, боюсь, станешь ты не художником, а артистом, - пошутил полковник.