На далекой заставе - [17]

А затем для меня стало ясно, что мы зря ломали деревья, зря таскали сучья, зря гатили Окатовское болото. Застрявшего в болоте уже ничто не могло спасти.

Понял это и человек, сидевший в болоте. Он уже не стрелял, а молча цеплялся за хрупкие обманчивые стебли осоки, пытаясь хотя бы на несколько минут оттянуть неизбежный конец. Но осока рвалась, как прелые нитки.

— Эх, мало нас, ребята. А то можно было бы ремней навязать да бросить их безрукому, — проговорил кто-то из бойцов.

— А с чего бы ты их бросил?! С облаков? С аэроплана бы на тихом ходу веревку ему сунуть, тогда наверняка можно было бы вытянуть из трясины беляка.

— Это только в кино канаты с аэропланов кидают; а в жизни этого не бывает. Да и не возьмет такой барсук веревку.

— Это почему?

— Грехи, видно, у него перед советской властью большие, если он все время с нами пулями переговаривается.

Раздался выстрел, за ним второй, третий. Я сделал бойцам знак, чтобы они быстро ложились. Но тревога оказалась ложной. Безрукий стрелял вверх, в нависшее над ним веселое солнце, в голубое небо, такое лазурное, приветливое и ясное.

— Бей, бей, так ему и надо, горячему дьяволу. Тут закордонник тонет, а ему смешки да хахоньки…

— Беляк на солнце зло срывает.

— Дурак! При чем тут солнце?! У нас в деревне на луну одни выжившие из ума да хворые собаки лают.

На поверхности оставались одни лишь плечи и голова. Откинутая рука, сжимая наган, лежала на траве. Безрукий снова судорожно заметался, пытаясь вырваться из трясины, и стал исчезать в болоте. Он уходил как-то медленно, не спеша, отчего и казалось, будто он не тонет, а уплывает куда-то вниз, в сказочный болотный мир.

Но вот рука снова взлетела вверх, разведчик что-то крикнул, но что — этого я не разобрал, болотная жижа скрыла его от людей. Я видел широко открытый рот разведчика, движения губ, — по всему было видно, что он что-то хотел сказать…

И снова перед нами расстилалось болото… Блестя серебристыми пушинками, зеленой осокой, сероватым гоноболем, над которыми носились вспугнутые ярко-красные бабочки, болото по-прежнему было тихо, строго и величаво…

Я приказал верховым ехать на участки снимать оцепление, а сам с ординарцем поскакал на заставу. Чувство досады не оставляло меня. Болото прямо из-под носа утащило разведчика. Правда, оставался капитан, спутник безрукого… Я не люблю, когда природа вмешивается не в свое дело. На моем участке не было случая, чтобы пробравшийся через границу шпион, чужак, уходил. Выехав из леса, я увидел бойцов. Обливаясь потом, они несли сделанные из сучьев носилки, на которых лежал спутник безрукого.

— В чем дело, ребята?

Бойцы опустили на землю носилки.

— Бежать, товарищ начальник, вздумал. Ну, его и пришлось немного осадить. Штыком.

Мрачно косясь на бойцов, капитан поднялся и, силясь улыбнуться, спросил:

— Нашли ротмистра, господин лейтенант?

Признаться, вопрос удивил меня. Обычно разведчики отрицают связь друг с другом, а тут вдруг — на тебе… Но не хотелось мне вступать в разговор с любознательным офицером. Ответил:

— Это к делу не относится.

— Значит, нашли?

— Обнаружили, — сухо ответил я, не зная, чего от меня хочет разведчик, болтливость которого уже начинала надоедать.

— И живым?

— А какое это имеет отношение к делу?

— Я слышал, что вам, господин лейтенант, пришлось немного пострелять. А где стреляют, там могут быть и жертвы…

Он попросил папироску, затянулся и, пуская колечками дым, осторожно опустился на носилки.

Я осмотрел раненую ногу офицера: прокол штыком, но ничего опасного для жизни. Все же я приказал бойцам не трясти больного. Мы не прошли и десятка шагов, как назойливый капитан снова дал о себе знать.

— Это хорошо, господин лейтенант, что вы кокнули гусара. Сволочь. Это все из-за него. Я говорил, что сегодня нельзя переходить. А то, знаете ли, было бы обидно: меня поймали, а его нет…

— Товарищ лейтенант, к телефону, — подбежав к нам и беря под козырек, проговорил коренастый боец с хитрыми, насмешливыми глазами и орденом на груди.

— Сейчас иду, товарищ Клокачев!

Я изумленно уставился на бойца. Когда он ушел, я спросил:

— Это тот самый Клокачев и есть?

— Да. А что?

— Так, — уклончиво ответил я, провожая глазами бойца, о беззаветной храбрости которого только что поведал мне лейтенант.

Снова веселый домашний кабинет начальника заставы, снова со всех сторон на нас глядели бойкие, вертлявые стрижи, лесные гадалки-кукушки, ласковые малиновки, лупоглазые, солидные, как купчихи, совы, дюжие тетерева, усадебные весельчаки — скворцы и лесные тряпичницы, большие охотницы до всего, что плохо лежит, вертлявые, но в общем приятные на вид, сороки и лесные курочки-куропатки, глядя на которых все время кажется, что, прежде чем попасть на сучок к начальнику заставы, они вывалялись в пепле, и тебе так и хочется сдунуть пепел. Птицы сидели на сучках в таких позах, что, глядя на них, казалось — вот-вот они сорвутся с деревянных подставок, взмахнут крыльями и, весело тараторя, огласят просторный кабинет радостным щебетанием и пением.

Ротко положил на рычаг телефонную трубку, откинулся на спинку кресла и, поглядев на черную руку, замолчал. Молчал и я.