На далеких окраинах - [2]

— Что прячу... Кто прячет?! Ничего не прячу; это так... проклятые вши развозились... Я только почесался...

— В синей бумаге. Я видел.

— Да что ты видел... что!?

— Подожди, я сейчас слезу. Моей ноге как будто лучше... Посмотри, он упал около колеса: у тебя пояс развязался, ты сунул, а он провалился.

Оба путешественника стояли на земле, один сполз с верблюда, другой соскочил с колеса.

Большой пакет, в чем-то синем, не то в бумаге, не то в платке, лежал на песке. Этот темный четырехугольник на светлом фоне так и лез в глаза. Четыре руки разом потянулись по одному направлению...

— Это деньги и даже очень много денег... Боже мой, как у меня затекли ноги... Я едва стою... Киргизы плохо знают толк в русских бумагах... Мы, брат, с тобой знаем его лучше...

— Пополам, я думаю.

— Да, уж на три части делить не станем. Теперь ему ничего не нужно... Куда! Держи! Держи! Проклятая скотина!

Освободившись от всадника, верблюд сделал несколько шагов по дороге. Вдруг он фыркнул и вытянул шею. В темноте сверкнули красноватые точки. Испуганное животное поняло опасность и, со всех ног, пустилось бежать своей неуклюжей, по виду медленной, но на деле чрезвычайно быстрой иноходью.

Раздался жалобный, хриплый вой и четыре тени, скользнув по желтоватой поверхности бугра, понеслись за убегающим животным.

Несколько минут длилось молчание.

— Что же мы теперь будем делать? — мрачно сказал один из спутников.

— И зачем ты его выпустил?..

— И кой черт тебя заставил слезть с него!

— Что ж, надо идти пешком, целую ночь шли... Станция не должна быть далеко.

— Идти, так идти.

— Не знаю, добреду ли я?.. Попробуем.

— Идем! Авось живы будем. Вот они, дешевые тарантасы...

— Ну, что уж тут, и дорогие — ломаются. У Келлера, двести пятьдесят заплачен в Казани, а так же, как и наш, брошен на дороге.

***

С бархана на бархан, взрывая сухой песок, с отчаянным, полным смертельного ужаса ревом, неслось горбатое чудовище. Преследователи не отставали; с боков, спереди заскакивали голодные звери.

Растрепался вьюк и безобразно хлопал по взмыленным бокам, стесняя бег верблюда. Войлочный тюк свалился и тащился по земле, путаясь между длинными ногами. Споткнулся беглец и со всего размаха брякнулся на песок, взбороздив его своей мордой. Отчаяние придало силы несчастному животному и оно снова вскочило на ноги, но уже страшный всадник сидел у него на шее, вцепившись зубами в загривок. Другой волк высоко взлетел на воздух и, как мешок, брякнулся на дорогу: он попал под удар могучей ноги и поплатился за свою неловкость.

Вдруг раздался выстрел.

Немного в стороне чернелась закопченная труба маленькой землянки. Только этой, искривленной коленом, железной трубой отличалась землянка от окружавших ее песчаных наносов. Кругом нее песок был сильно утоптан и покрыт навозом. Неподалеку лежал разбитый ящик повозки, кое-где валялись остатки колес. В дверях, более похожих на отверстие норы, виднелось испуганное лицо; беловатое облачко дыма медленно расползалось, исчезая в лунном свете.

Тяжело дыша, плашмя на боку, вытянув длинные мускулистые ноги, лежал верблюд, почти около самого входа.

Волков как не бывало.

Это была почтовая станция на большом Орско-Казалинском тракте, в самой середине Кара-Кумов.

Станция эта называлась Джунгурлюк-Сор.

II Перлович у себя на даче

Просторная, довольно высокая комната. Открытые, потолочные брусья расписаны яркими, цветными узорами и украшены позолотой, стены, с бесчисленными хитро вырезанными углублениями, покрыты мелкой резной работой по алебастру. В одной из длинных стен, так как комната не квадратная, проделаны рядом одна с другой четыре двери из темно-коричневого карагача; двери эти также сплошь покрыты затейливой резьбой. Над каждой дверью — полукруглое окно с частым гипсовым переплетом, затянутым красной кисеей. Все эти двери выходят на обширную террасу; над ней — тяжелый навес, составляющий продолжение плоской крыши дома. Навес этот поддерживается рядом деревянных, кувшинообразных столбов. Справа и слева виднеются узкие двери в прочие помещения дома.

Несмотря на сорокаградусный жар, несмотря на солнце, стоящее над самой головой, в доме прохладно, и отрадный зеленоватый полусвет приятно ласкает глаза, утомленные ярким солнечным светом. Громадные столетние карагачи раскинули свои густые ветви над крышей дома; никакие солнечные лучи не найдут себе дороги сквозь эту массу темной зелени. Перед террасой — пруд, обсаженный такими же гигантами-карагачами. Высокие пирамидальные тополя, упираясь своими вершинами в сероватое, раскаленное небо, двойными рядами окружали все пространство сада. Тщательно вычищенные дорожки все сходились к пруду; по бокам этих дорожек тянулись неглубокие канавки (арыки) со свежей проточной водой: одни канавки проводили воду к центральному пруду — резервуару, другие — выводили ее вон, за пределы сада.

Всюду, куда могло только проникать солнце, виднелись деревянные решетки, которые гнулись под тяжестью виноградных лоз; красивая, вырезная листва мешалась с наливающимися гроздьями синего винограда.

Под одним из карагачей, тех, что у пруда, навзничь, закинув мускулистые руки за голову, лежала почти голая темно-бронзовая фигура; белая, старческая борода торчала кверху, шапочка (тюбетейка) сползла с головы, обнажив гладко выбритый, лоснящийся от пота череп. К дереву прислонен был садовый заступ, указывавший на должность спящего.